От злости у меня потемнело в глазах, и сжались кулаки. Такой злости я не испытывал с того дня, когда отобрал у отца ремень, которым меня пороли. Но что-то меня удержало, и я не тронулся с места. Злость служила мне чем-то вроде шор — позволяя испытывать ее другим, я и сам испытывал ее в собственных неосознанных целях. Но теперь я осознал, что злость к шерифу была выражением более глубокой злости к самому себе. Попросту говоря, он делал то, что мне давно хотелось сделать самому.
— Не будь такой букой, — говорил он. — С д-ром Грантлендом ты была поласковей. Почему же нельзя быть ласковой со мной?
— Я не понимаю, о чем вы.
— Еще как понимаешь. Не такая уж ты неприступная, как прикидываешься. К чему придуриваться с дядей Ости? Я давно тебя хочу, детка. Еще с того времени, когда ты девчушкой ходила в школу и причиняла своей мамаше беспокойство. Помнишь?
Ее тело напряглось. — Как я могу забыть?
Она говорила неприятно-резким голосом, однако застарелая похоть Остервельта услышала в ее словах музыку. Он воспринял ответ Милдред как поощрение.
— И я тоже не забыл, детка, — хрипло произнес он. — Теперь, когда я больше не женат, многое изменилось. Я могу сделать тебе предложение по всем правилам.
— Но я-то еще замужем.
— Возможно, если он выживет. Даже если он выживет, ты сможешь аннулировать ваш брак. Карлу до конца дней не бывать на свободе. В первый раз он легко отделался, благодаря мне. Но на сей раз он попадет в клинику для уголовных больных.
— Нет!
— Да. Ты делала все, что могла, покрывая его, но тебе, так же, как и мне, известно, что он прикончил своего брата и свояченицу. Пора тебе выходить из игры, детка, подумай о будущем.
— Нет у меня будущего.
— А я говорю, есть. Я в силах тебе помочь. Рука руку моет. То, что он убил отца, не имеет юридических доказательств и никогда не будет иметь без меня. Дело закрыто. Это значит, что ты можешь получить свою долю наследства. Твоя жизнь только начинается, бэби, и я — ее часть, никуда не денешься.
Его руки зашарили по телу Милдред. Она стояла неподвижно, отворачивая от шерифа лицо. — Вы всегда хотели меня, не правда ли?
В голосе Милдред звучало отчаяние, но он услышал только слова. — Сейчас больше, чем когда-либо. Денег у меня навалом. В следующем году думаю выйти на пенсию, но сначала нам надо довести до конца это дело и уладить вопрос об имуществе. Ты и я, мы можем уехать куда только пожелаем, делать все, что нам захочется.
— Поэтому вы и застрелили Грантленда?
— Это была одной из причин. Он все равно получил бы по заслугам. Я совершенно уверен, что именно он продумал и осуществил убийство Джерри, если тебе от этого легче, — подбил Карла на преступление. Но для дела будет лучше обойтись без Грантленда. Тогда можно не опасаться, что всплывет смерть сенатора. Или твои отношения с Грантлендом.
Милдред подняла лицо. — Это было давно, до моего замужества. Откуда вы узнали?
— Сегодня днем мне рассказала Зинни. А ей он сам рассказал.
— Он всегда был треплом. Я рада, что вы его застрелили.
— Конечно, рада. Дядя Ости знает, что делает.
Он впился в губы Милдред долгим, страстным поцелуем. Милдред безвольно повисла в его объятиях. Отпустив ее, Остервельт сказал:
— Я понимаю, ты устала за сегодняшний день, милая. Оставим пока все, как есть. Смотри ни с кем не разговаривай, только со мной. Помни, на карту поставлено несколько миллионов. Ты со мной?
— Ты же знаешь, что да, Ости. — Голос ее омертвел.
Шериф поднял руку в знак прощания и вышел. Милдред засунула газету между расщепленной пулями дверью и косяком. Возвращаясь к лестнице, она шла неуверенно и механически, словно тело принадлежало не ей, а ходячей кукле, двигавшейся при помощи дистанционного управления. Ее глаза напоминали голубой фарфор, лишенные зрения, и, слушая стук каблуков по лестнице, я представил себе слепого человека в разрушенном доме, который поднимается вверх по лестнице, ведущей в никуда.
На кухне я обнаружил миссис Глей, оседавшую все ниже и ниже на стуле. Ее подбородок упирался в лежащие на столе руки. Возле локтя лежала пустая коричневая бутылочка.
— А я уже подумала, что вы меня бросили, — произнесла она, тщательно следя за своей дикцией. — Другие все бросили.
Под потолком послышался звук слепых шагов. Миссис Глей вскинула голову, напоминая вылинявшего красного попугая. — Кто это — Милдред?
— Да.
— Ей бы поспать. Набраться сил. С тех пор, как она потеряла несчастного ребенка, она стала совсем другой.
— Как давно она его потеряла?
— Года три тому назад.
— К ней домой приходил врач?
— Ну конечно. Тот самый Грантленд, бедняга. Какая несправедливость, что с ним произошло. Он так душевно к ней относился, даже счета не прислал. Это было, конечно, до того, как она вышла замуж. Задолго. Тогда я ей сказала — вот он, твой шанс порвать с этим Карлом и завязать знакомство с приличным человеком. Молодой врач с перспективой и тому подобное. Но она не послушалась. Подавайте ей Карла Холлмана или никого. Получила теперь — никого. Нет ни того, ни другого.
— Карл еще не умер.
— Считайте, что умер. Я тоже, можно сказать, умерла. В моей жизни ничего нет, одно разочарование и беды. Воспитывала свою девочку, чтобы она общалась с приличными людьми, вышла замуж за достойного молодого человека. Но нет же, ей нужен был только он. Вышла за него замуж и что увидела — невзгоды, болезни, смерть. — Пьяная жалость к самой себе подступила к ее горлу, словно тошнота. — Она это сделала назло мне, вот так. Она хочет убить меня всеми теми бедами, что принесла в мой дом. В моем доме было так хорошо, красиво, но Милдред исковеркала мою душу. Она не дала мне никакой любви, на которую мать вправе рассчитывать. Все время печалилась о своем никудышном отце — можно подумать, это она вышла за него замуж и потеряла его.
Несмотря на все ее ухищрения, злость все не приходила. Она в страхе посмотрела на потолок, мигая от прямого света голой электрической лампочки. В ее сухих, как у попугая, глазах сгущался страх, перерастающий в ужас.
— Впрочем, я и сама не хорошая мать, — сказала она. — Никакой пользы ей от меня не было. Все эти годы я для нее живая обуза, да простит меня Бог.
Она плюхнулась лицом вниз на стол, словно придавленная тяжестью пережитой ночи. Неухоженные рыжие волосы рассыпались по белой поверхности стола. Я поднялся, глядя на нее, но не видя. Перед моим мысленным взором открылась подземная шахта или тоннель глубиной или длиной в три года. Там, в самом конце, я с отчетливой ясностью, словно в озарении, увидел освещенное ярким светом красное пятно, где умерла жизнь и родилось убийство.
Нервы мои находились в том натянутом состоянии, когда проясняются скрытые вещи, а обычные прячутся. Я вспомнил об электрическом одеяле, лежавшем на полу в спальне Грантленда.
Я услышал тихие шаги Милдред, спускавшейся по задней лестнице, не раньше, чем она преодолела половину ступенек. Я встретил ее у основания лестницы.
Увидев меня, она вздрогнула всем телом, но, овладев собой, попыталась изобразить улыбку.
— Я не знала, что вы еще здесь.
— Я беседовал с вашей мамой. Похоже, она снова отключилась.
— Бедная мама. Бедные все мы. — Она закрыла глаза, чтобы не видеть кухни и спящей там пьяной женщины. Милдред кончиками пальцев потерла свои веки с голубыми прожилками. Вторая ее рука была спрятана в складках юбки. — Кажется, мне следует уложить ее в постель.
— Сначала я должен поговорить с вами.
