– Черта с два. – Неожиданно она опустила руки и распрямилась. Ее округлившиеся от испуга глаза уставились мимо меня. – НЕТ! – завопила она.
Я обернулся.
Копье Конни метнула на бегу. Его длинное бледное древко взмыло в ночное небо и летело высоко над нашими головами.
Кажется, в футболе такой бросок называют “Аве Мария”.
Пролетев над нами, копье понеслось дальше, как ракета “томагавк”, наведенная на обнаженную бледную спину ковылявшего Уэзли, который вот-вот должен был скрыться во мраке джунглей.
Тельма закричала:
– Уэзли! Берегись! – и рванула к нему.
Уэзли метнулся в сторону, оглядываясь на ходу, но потерял равновесие и растянулся на песке. В следующее мгновение в песок со свистом вонзилось копье – вероятно, футах в десяти справа от него. За спиной послышалось громкое “Бля!” Я оглянулся. Конни уже не бежала – видимо, решила, что со всем справится ее копье, – а с досадой и злостью сотрясала воздух кулаками.
Я вновь увидел Уэзли, как раз в тот момент, когда он исчезал в джунглях.
Тельма бежала за ним вслед.
– Подожди! – кричала она, размахивая толстым сучком. – Погоди, Уэзли! Я с тобой.
Через пару секунд она тоже исчезла из виду.
Потрепанные ангелы
Никто не стал преследовать Уэзли и Тельму. Во-первых, это было бы слишком опасно. Во-вторых, наша засада обернулась катастрофой. Мы были ошеломлены, разочарованы, разгневаны, смущены – и пострадали физически. Главным образом от рук Тельмы. После завершения бойни мы какое-то время просто стояли рядом на залитом лунным светом пляже, где все это произошло. На плече у меня лежал топор. Билли, подбоченившись (груди были заправлены обратно в бюстгальтер), хмуро глядела в сторону джунглей. Конни стояла полусогнувшись, опираясь руками на колени, и все еще не могла отдышаться после рывка почти к самому краю джунглей, для того чтобы подобрать копье, которое метнула в Уэзли. Покачивая головой, Кимберли сложила свой армейский нож. У всех нас, должно быть, была на уме Тельма.
– Как могла она сделать такое? – недоумевала Кимберли.
Билли презрительно фыркнула:
– Любовь.
– Но ведь он же убил папу. Боже правый! Ее собственного отца! Еще можно понять, если бы она простила ему убийство моего мужа. Но родного отца.
– О, ее драгоценный Уэзли не способен на такое, – скривилась Конни. – Тупая сучка.
– Она знает, что это он сделал, – заметила Билли. – Может, она и не гений, но и не настолько глупа.
– Мне кажется, она просто свихнулась, – вставил я. – Все эти кошмары последних дней... А после того, как сегодня утром на ее глазах зарубили отца, она окончательно помешалась.
– Возможно, ты прав, – согласилась Билли. – На осмысленное поведение это определенно не похоже.
– А мы ведь подозревали, что она сможет причинить нам неприятности, – напомнил я, – именно поэтому и не посвятили ее в свой план.
– Никогда не думала, что она сделает нечто подобное, – пробормотала Кимберли. – Господи Иисусе! – Она сунула нож в плавки. – Следовало ее связать.
– Все думали, что она спит, – заметил я.
– Что ж, ничего теперь не попишешь.
– Давайте вернемся к костру, – предложила Билли.
И, повернувшись спиной к джунглям, мы побрели к лагерю. На плече у меня лежал топор, и все мы были травмированы (правда, только я – до крови). Если бы кто-нибудь увидел нас тогда – заглядеться можно было.
Или как там еще?
Все, начинаю отъезжать. Пишу уже несколько часов подряд, пытаясь занести в дневник все события прошлой ночи. Пальцы задеревенели, а мозги – размякли. Нет, надо все же закончить этот рассказ.
Прежде, чем случится что-нибудь еще.
Достаточно только раз дать себе поблажку и отложить заполнение дневника, как потом могут возникнуть серьезные проблемы с наверстыванием упущенного.
Нет, передумал. Чуточку отдохну.
Привет, а вот и я! Поплавал в свое удовольствие, затем посидел немножко с девчонками.
Может, не следовало, но я, наконец, сознался в том, что веду дневник. Раньше я всем говорил, что работаю над серией коротких рассказов. Но, мне кажется, подошло время довериться им. “Их” теперь только три.
Мне хотелось, чтобы они узнали о дневнике. Чтобы не думали, что я Бог знает чем занимаюсь, уединяясь на несколько часов. Чтобы знали, что наши злоключения записываются на бумагу. (Возможно, им будет важно знать это в какой-то момент. Особенно, если со мной что-нибудь случится. Ах! Даже в глазах помутнело, пока писал эту строчку.)
Разговор о дневнике получился довольно долгий. Дамы хотели выведать, что я написал о каждой из них (от чего у меня даже ладошки вспотели), но я объяснил, что не смогу писать правдиво, если придется все время оглядываться на аудиторию. Так что в итоге они пообещали уважать мои авторские привилегии и не предпринимать попыток тайком заглянуть в тетрадь.
В их же собственных интересах не нарушать свое обещание, иначе на нашем берегу появится несколько в высшей степени смущенных и сердитых дам. (Я и сам не смог бы взглянуть в глаза ни одной из них, узнав, что им стали известны определенные вещи, которые я о них написал.)
Блин! Они дали слово. И если все-таки прочтут мои заметки, так им и надо!
Может, не стоило им вообще ничего рассказывать.
Но в тот момент это показалось мне правильным решением.
Как бы там ни было, теперь, когда я отдохнул и выболтал все дамам, можно приступить к описанию завершающих эпизодов.
Итак, я остановился на том, что мы возвращались к месту нашей стоянки.
О’кей.
Когда мы вошли в круг света, отбрасываемого костром, женщины вдруг заметили мои раны. И заволновались – даже Конни. Более того, именно она и настояла на том, чтобы обработать их. Матери и Кимберли она сказала, что им лучше попытаться хотя бы ненадолго уснуть. Она подлечит меня, затем мы вместе с ней подежурим до рассвета.
Я тоже попросил их об этом, потому что вид у них был крайне измученный.
Пока Билли и Кимберли устраивались на своих спальных местах, Конни нашла где-то пару обрывков ткани. Сходив к ручью, она намочила их и вернулась к костру. Затем заставила меня развернуться к свету, так чтобы видна была поврежденная часть моего лица – правая – и опустилась на колени.
Свет костра осветил ее опухшую левую щеку.
Куда пришелся мой удар.
– Мне очень жаль, что так получилось, – сказал я ей. – Контакта не должно было быть.
– Разве?
– Клянусь.
Она начала промокать свежую борозду, которую проложил на моем лице камень Тельмы. Хотя Конни делала это очень мягко, каждое прикосновение отзывалось жгучей болью.
– Я сама напросилась, – произнесла она. – Сначала я оторвалась, затем ты не сдержался.
– Это был несчастный случай.
– Конечно.
