все.
Но для нее тайн не существовало.
Считалось, что лишь самые великие из матерей, возглавлявших Народ, обладают даром предвидения; и чувство благоговейного трепета охватило его, когда он осознал, кем была Мелеин, его родная сестра. Подумав об этом, Ньюн испугался: ведь он был таким же, и, значит, в нем тоже заключено нечто, чего он не понимал, над чем был не властен.
Она вела их _д_о_м_о_й_.
Сама мысль об этом казалось ему чуждой: дом… а'ай са'мри, истоки Народа. Он, как и любой из мри, знал, что когда-то давным-давно существовал иной мир, совершенно непохожий на череду удобных планет, считавшихся их домом – хотя в песнях говорилось, что Народ был рожден Солнцем. Всю свою жизнь Ньюн видел лишь красный диск Арайна и, подчиняясь дисциплине Келов, он никогда не позволял себе усомниться в том, что в нем воспитали с детства. Это было Таинство; и касту, к которой принадлежал Ньюн, это не интересовало.
Дети Солнца. Мри, с золотистой кожей, бронзовыми волосами и золотистыми глазами: никогда прежде Ньюну не приходило в голову, что в этой песне заложен намек на иной цвет солнца, и обычай странствовавших по всей вселенной Келов сжигать своих погибших собратьев в пламени звезд, чтобы те не достались какой-нибудь мрачной земле, стал теперь куда более понятен ему.
Он рассматривал звезду, которая сияла перед ними, мучимый вопросом, где они оказались: во владениях регулов или где-нибудь еще? Лишь те, чьи руки еще за поколения до Кесрит вложили в пан'ен запись об этом месте, смогли бы ответить ему; и здесь Народ тоже находил службу. Владения регулов, нет ли – так было всегда: Келы нанимались защищать – они были наемниками, на чье золото жил Народ. Иного он и представить себе не мог.
«Звезды сменяли звезды.»
И, оставляя их одну за другой, Народ уходил – уходил во Мрак, не допуская даже мысли о том, что можно разделиться. И уходя, они забывали все – прежде он не понимал, что заставляло их уходить; теперь же все стало на свои места – их вело видение госпожи. Был ли это полет к соседней звезде, или же они входили в ночь без звезд – все это был Мрак: и вступая во Мрак, они забывали все, что относилось к покинутой звезде, к той прежней службе; они шли к следующему Солнцу и другой службе, чтобы потом вновь вернуться во Мрак и забыть все: и так без конца.
А потом была Кесрит, потом он и Мелеин начали свой путь домой, и эпоха службы регулам, – по его подсчетам, записи регулов об этом охватывали две тысячи лет, – стала просто промежуточным пунктом.
Во Мраке начало
Во Мраке конец,
– так пел Народ в священных песнопениях, -
Меж ними Солнце,
Но затем придет Мрак.
И в Мраке том
Конец каждого.
Десятки раз он пел ритуальную песнь, Шон'джир, Песнь Преходящих, которую пели при рождении и смерти, начале и конце. Для кел'ена она пелась лишь при его рождении и смерти.
Понимание пришло к нему, и от нахлынувших мыслей у него закружилась голова. Впереди их ждало еще немало звезд, и каждая из них для своего поколения была их Солнцем… и у каждой эпохи была своя история, запечатленная в записях… до тех пор, пока не придет время повернуть назад… домой, к настоящему Солнцу.
К истокам Народа.
К надежде, призрачнейшей из надежд, что там, возможно, уцелели другие: Ньюн поверил в эту надежду, зная, что его, скорее всего, ждет обратное… что после стольких обрушившихся на них неудач это оказалось бы невероятным, и они двое – последние из детей Народа, рожденные, чтобы увидеть конец всего, ат-ма'ай, стражи могил – не только госпожи, но и всей их расы.
И все же они были свободны и у них был корабль.
И, возможно… – с благоговением и страхом подумал он, – существовало еще что-то, для чего они были рождены.
Лаская бархатный мех дуса, Ньюн смотрел на землянина, на лицо которого падал свет с экрана. Вручив им корабль и свою жизнь, человек спал безмятежным сном, вызванным наркотиками. Ньюн погрузился в беспокойные размышления, вспоминая все их разговоры и дела, которые могли толкнуть человека на столь отчаянный шаг. Вопреки присущему Народу здравому смыслу, он взял пленного; и вот теперь Дункан оказался связан с ними – упорный, как дус, который, выбрав мри, ходил за ним по пятам или умирал от горя.
Но земляне, похоже, этого делать не собирались. Сорок лет кел'ейны пытались вызвать кого-нибудь из них на поединок, но земляне, которые не сражались в одиночку и предпочитали оружие, действующее на расстоянии, безжалостно убивали их. Сорок лет… и вот, с победой землян… появился Дункан, который, несмотря на то, что мри обращались с ним довольно жестоко, открыл им присущее его расе милосердие. И они дали ему свободу, и сами последовали за ним, надеясь на лучшее.
«Глупость ци'мри», – выругался про себя Ньюн, пытаясь разделить себя и ци'мри.
И еще он вспомнил долгий и ужасный сон, в котором постоянно присутствовал Дункан… в котором Ньюн сражался за свой рассудок, за свою жизнь, и Дункан был рядом с ним.
Искупление?
Может быть, – думал Ньюн, – то, что отличало Дункана, было присуще и другим землянам; может быть даже в этой войне земляне сохранили свою непонятную честь ци'мри, не позволявшую им принять то, что сделали регулы – словно им не пришлось заплатить такую огромную цену за свою победу; словно после уничтожения Народа во вселенной образовалась брешь, ощутив которую, земляне испугались и пытались хоть как-то искупить свою вину.
В предпринятом ими путешествии ци'мри было не место: и все же если кто-то когда-либо имел претензии к мри, сложно переплетенные с делами Народа, то это мог быть только Дункан – с тех пор, когда Ньюн держал жизнь землянина в своих руках и потерял шанс взять ее.
«Ньюн, он – ци'мри, – убеждала Мелеин, – и что бы он ни сделал, ему не место здесь, во Мраке.»
«Мы же берем дусов, – сказал он, – а ведь они тоже принадлежат эпохе Перехода; и как же мы сможем убить их – тех, которые нам доверяют?»
Выслушав его довод, Мелеин нахмурилась; ее ужасала даже мысль о том, что им придется убить животных – ведь союз мри и дусов был древним, как Кесрит. И в конце концов она отвернулась и согласно кивнула. «Ты не можешь превратить дуса в мри, – сказала она, – и я не думаю, что с землянином тебе удастся нечто подобное. Ты лишь продлишь его мучения; ты обернешь его против нас и создашь тем самым лишнюю угрозу. Но если ты думаешь, что тебе это удастся, попытайся; сделай его мри… сделай его мри, или однажды нам придется совершить нечто жестокое и ужасное.»
– Дункан, – сказал Ньюн во мрак, замечая, что омываемое светом лицо землянина изменилось в ответ. – Дункан!
Открылись глаза, похожие в призрачном свете экрана на полные теней колодцы. Медленно, словно все еще пребывая во власти наркотика, человек сел. Он был по пояс обнаженным, и его лишенное волос тело выглядело странным. Наклонив голову, он пригладил взлохмаченные волосы, затем посмотрел на Ньюна.
– Пора вставать, – сказал Ньюн. – Ты выглядишь нездоровым, Дункан.
Человек пожал плечами, и Ньюн понял, что причиной болезни землянина была и душа, а не только тело; и это он смог хорошо понять.
– Нужно кое-что сделать, – сказал Ньюн. – Ты сказал, что на борту есть припасы.
– Да, – проговорил Дункан без особого настроения, словно речь шла о чем-то неприятном. – Пища, одежда, металлы, все это было на станции и предназначалось для мри. Я подумал, что это должно принадлежать вам.
– Скорее одежда нужна тебе.
