напоследок поработать с ними, прежде чем на любые эксперименты будет наложен запрет.
Но вот из своей секции Дункана окликнул доктор Луис; и через некоторое время Стэн с удивлением обнаружил, что он, забыв о мри, спешит на конференцию, на которую собираются представители от различных отделов «Флауэра».
Дункан рассердился: он ненавидел подобные процедуры. Его представили собравшимся – прежде его знали как подобного мри, – один из объектов, который они исследовали, накачивая его транквилизаторами, когда Дункан, едва живой вернулся из пустыни, где человек выжить не мог. Он заставил себя улыбнуться и ответить на приветствия, затем откинулся в кресле и приготовился поскучать, выслушивая бесконечные перечни данных и взаимные претензии по объектам и складам. Он считал, что его умышленно затащили сюда – такова была их мелкая месть Ставросу. Дункан почти ничего не понимал в этих разговорах, и, кроме того, ему было просто неинтересно. Он сидел, исподтишка изучая манеры и лица остальных участников, прислушиваясь к мелочным перебранкам и отмечая про себя врагов и друзей – все это могло в дальнейшем пригодиться.
Но, снова прислушавшись к разговорам, он неожиданно заинтересовался: все обсуждали новости от военных, прибывших на станцию. По мере того, как он слушал, эти сведения все более его тревожили. Разведывательный корабль «Фокс» вместе с крейсером «Ганнибал» и вспомогательным кораблем «Сантьяго» вернулись с Гэргайна, планеты звезды Литах, соседки Арайна; Гэргайн, с ее лишенными атмосферы лунами, была богата полезными ископаемыми и едва исследована регулами. Услышав новости, геологи навострили уши и загудели: часть специалистов «Флауэра» будет направлена на «Фокс». Ожидалось перераспределение экипажа в соответствии с новыми задачами; привлекались некоторые маститые ученые, занятые в проекте с мри. Дункан, поняв суть перестановок, встревожился: в его власти было повлиять на перемещения; наверное, ему следовало что-то сказать – по крайней мере, от него ждали каких-то возражений: ведь ставленник губернатора должен неплохо разбираться в кадровых вопросах. Но Дункан молчал.
Он сидел нахмурясь, пока нынешнее командование «Флауэра» преспокойно улаживало свои дела; ему было грустно, он чувствовал себя не на своем месте: по крайней мере, ему следовало набросать депешу Ставросу… а он не делал ничего, слишком поздно осознав, что на его глазах большинство отделов расформированы. Может быть, то была их своеобразная месть за вмешательство губернатора. Те, кто дорожил своей независимостью от Ставроса, выставили Дункана на посмешище, а остальные даже не поддержали его.
Он был чужим среди этих академиков и политиканов. Он понимал, каким предстает в их глазах – хаки среди голубого и белого, ненавистный и смешной солдафон с грубыми руками. Под его сердитое молчание они покончили со своими делами и объявили перерыв. Некоторые задерживались, чтобы как ни в чем не бывало перекинуться с ним парой слов; те же, кто отправлялся на «Фокс», демонстративно направлялись к выходу, не обращая на него внимания. Он был по-прежнему вежлив со всеми, с горечью сознавая, что все еще не знает, кто здесь друг, а кто враг. Дункан был сама обходительность – о, Ставрос научил его улыбаться, когда хотелось плакать!
Но уже собравшись уходить, он вдруг почувствовал, что Луис положил руку ему на плечо, а в обращенной к нему улыбке ксенолога Боаз есть нечто большее, чем случайный интерес. Боаз была полной женщиной; голову ее венчала корона из пепельно-серых кос, а в речи чувствовался акцент уроженки Хэйвена.
– Ставрос сказал, что вы упоминали гробницу мри, – заговорила Боаз.
Дункан взглянул на них. Глава медперсонала и небольшого роста полная женщина, отдел которой распоряжался всем имуществом мри – от этих двоих уже давно зависела жизнь Ньюна и Мелеин. Страсть ученого светилась в глазах Боаз. Ее маленький отдел, по существу, остался нетронутым и мог продолжать работу, а вот среди биомедиков Луиса перестановки повыбили немало признанных авторитетов: недовольные ученые мужи под предлогом разработки методик для будущих разведывательных полетов предпочли более комфортабельное существование на станции.
Оставшись на «Флауэре», Боаз и Луис оказались чуть ли не единственными старейшинами среди поредевшего экипажа разведывательного корабля.
И Луис был доволен выбором Боаз. Дункан внимательно посмотрел в лицо врача, снова перевел взгляд на женщину.
– Я действительно побывал там, – осторожно признал он. – Не знаю, правда, удастся ли отыскать его снова.
– Давайте поговорим в моем кабинете, – предложила Боаз.
– ПлаР Дункан, – снова послышался голос адъютанта. – Вас ожидают у шлюза.
Самолет ждал. Подождет. Дункан надавил клавишу на панели коммуникатора и наклонился к микрофону.
– Здесь Дункан. Сообщите им, что я подойду через несколько минут.
Теперь, когда Луис выдал ему официальное разрешение, он направился в охраняемую секцию лазарета. Ярко-красный значок позволял ему запросто посещать любые отсеки корабля, кроме оборудованных голосовыми замками. И теперь, когда перед ним мгновенно распахивались двери, он испытывал странное удовольствие от заискивающих взглядов охраны.
И когда он вошел в комнату Ньюна, охранник снаружи повернулся к нему спиной: не часто Дункан мог наслаждаться подобным уединением.
Он коснулся мри, наклонился и позвал его, все еще лелея надежду, что в самый последний момент у него будет возможность сделать иной выбор. Он снова получил довольно влиятельный пост; вернул столь необходимую благосклонность; избежал всех уготовленных ему хитрых ловушек; но когда он смотрел на худое, открытое лицо мри, никакого триумфа не ощущалось.
Как ему хотелось, чтобы Ньюну разрешили закрывать лицо; мри, скромные, гордые люди жили, скрываясь за вуалями. Проведя с Дунканом нескольких дней, Ньюн в конце концов почувствовал себя достаточно свободно, чтобы открыть ему свое лицо и начать говорить с землянином как равный с равным.
«Для нас нет иного пути, – сказал ему Ньюн, отказываясь от предложенной помощи: тогда мри еще мог выбирать. – Мы снова возродимся, как и прежде, или падем. Мы – мри; и это гораздо большее, чем название расы, Дункан. Это древний, древний путь. Это наш путь. И мы не изменимся.»
Теперь они уже почти не выбирали.
Дункан с горечью подумал, что лишь тот, кому они верили, мог предать их с такой тщательностью. Теперь он уже не сомневался, что они выживут – и за их свободу снова придется платить. И он – еще одно предательство – был готов выложить и то, что мри считали святынями. Так он покупал благосклонность подобных Боаз и Луису, все время мучаясь вопросом: во имя чего он все это делает? Мог ли Ньюн хотя бы попытаться понять его, или Дунканом двигал исключительно эгоизм?
– Ньюн, – нетерпеливо позвал он мри, страстно желая хотя бы ничтожного проблеска мысли в золотистых глазах, какого-то ободрения своим поступкам. Но Ньюн сегодня был где-то далеко: никакой реакции на имя или прикосновение руки.
Больше задерживаться Дункан не мог. Он попятился, все еще лелея надежду.
Ничего не произошло.
Пилот ему не требовался: с управлением он мог справиться сам. Но, поднявшись на борт, он обнаружил, что в пилотском кресле устроился рыжеволосый мужчина с эмблемами «Сабера» на рукаве. «ГАЛЕЙ, ЛЕЙТЕНАНТ» – извещала табличка на кармане.
– Извините, что задержался, – произнес Дункан. Приближался полдень, и воздух становился все более горячим. – Я, право, не знал, что полечу в компании.
Галей пожал плечами и запустил двигатель, вслушиваясь в пульсирующий ритм машины.
– Ничего. Здесь жарко, а внизу, возле опреснительного завода, настоящее пекло. Так что уж лучше я полетаю.
Дункан уселся в кресло второго пилота, разместил прибор, который вручила ему Боаз, на полу между ног, и пристегнул ремни.
Самолет быстро поднялся в воздух и, клюнув носом, развернулся к холмам. Сейчас, когда они набирали высоту, их обдувал холодный воздух – невиданная роскошь после огнедышащей печи на земле.