холодной зимой сорок первого года.
…Итак, в одном из первых же воздушных боев Антипова крепко зажали «мессеры». Чтобы выйти из-под удара, хочешь не хочешь, надо маневрировать, причём маневрировать как можно более энергично. Через много лет после этого боя он рассказывал:
— Чувствую, что ещё секунда — и по мне дадут. Потянул ручку на себя: ничего, крутится «миг», дрожит весь, но не сваливается. Только краешком глаз вижу, что мне в концы крыльев упираются сзади какие-то полосы. Первое, что подумал: трассы! Но тут же усомнился: не могут же они так точно попадать именно по консолям, а главное, так устойчиво держаться — без перерыва и все по одному и тому же месту. Повернул голову: батюшки, оказывается, это жгуты срывные. Вот тебе и неманевренная машина! Виражит со струями с консолей, как тебе какой-нибудь «И-пятнадцатый», и в ус себе не дует!..
С тех пор взгляд на манёвренность «мига» у Антипова и его однополчан существенно изменился к лучшему. Не скоростью единой жив был этот самолёт. Впрочем, так часто бывает в жизни: увидев какое-то одно, доминирующее, наиболее ярко выраженное свойство, мы на его фоне не замечаем многого другого, пусть менее «профилирующего», что ли, но подчас весьма существенного. И не только при оценке самолётов…
Так что манёвренные возможности самолёта МиГ-3 оказались для многих наших лётчиков сюрпризом. Причём на этот раз сюрпризом приятным — неприятных и без того хватало.
Относительно же вооружения «мига» — три пулемёта, из которых два, хотя и чрезвычайно скорострельные, имели тот же калибр, что обычная винтовка, — дело обстояло, к сожалению, именно так, как показалось в первых же боях. Вооружение было слабоватое.
— Вот бы пушечку на «миг» — первая машина была бы! — говорили лётчики.
Но когда появился вариант «мига» с пушками, выяснилось, что усиление оружия обходится непомерно дорого — ценой ухудшения всех остальных боевых качеств перетяжеленного самолёта.
Калибр оружия, мощь огневого залпа — вещи для истребителя чрезвычайно важные. Но, как вскоре выяснилось, кроме всего этого, есть и иные очень важные вещи, в том числе одно далеко не последнее: надо уметь стрелять. Без такого умения никакой калибр не поможет. А для владеющего меткой стрельбой лётчика… Впрочем, вот конкретный случай.
В том же бою, о котором я начал рассказывать, Ю.А. Антипов оказался на МиГ-3 в одиночку против пяти Ме-109. Это было то самое соотношение сил, при котором фашистские лётчики охотно завязывали бой. Не имея численного преимущества, они, как правило, от схватки уклонялись. Интересно, что в этом проявлялся прежде всего не слабый наступательный дух лётчиков противника (воевать они — ничего не скажешь — умели), а результат прямых указаний командования гитлеровских воздушных сил, о которых рассказали пленные немецкие лётчики: вступать в бой лишь при явном превосходстве в силах.
Тут такое превосходство было, и Антипову пришлось вступить в неравную борьбу. Первое, что он при этом обнаружил, был… отказ пулемётов. Всех трех — одного за другим. Лётчик нажимал на гашетки, а в ответ не возникало ничего — ни мелкой, нервной дрожи всей машины, ни похожего на стрекотание швейной машинки треска пулемётной стрельбы, прорывающегося сквозь шум мотора и шелест потока обтекания, ни дуновения острого запаха пороховых газов. Пулемёты молчали. Антипов попробовал перезарядку: один раз, другой, третий — не помогло. Сейчас немцы заметят, что он фактически безоружен, и тогда… тогда будет нехорошо.
Оставалось одно: любыми средствами выходить из боя.
Выбрав удобный момент, Антипов с полным газом, с полупереворота устремился к земле и, оторвавшись таким образом от «мессершмиттов» метров на восемьсот, пустился домой.
Если бы дело происходило где-нибудь повыше, МиГ-3 свободно ушёл бы от любого немецкого истребителя, но у самой земли это не получалось. А противник, как на грех, попался упорный — три «мессершмитта» остались патрулировать в районе боя, но остальные два смело пошли вслед за «МиГ- третьим» в глубь нашей территории. Тогда немцы этого особенно не опасались: они считали, — к сожалению, не без оснований, — что во всех случаях эта территория не сегодня, так завтра будет занята ими.
Антипов тянул к своему аэродрому — за добрых шестьдесят—семьдесят километров от места, где начался бой. «Мессершмитты», дымя работающими на полном газе моторами, медленно сокращали дистанцию.
Вот наконец и аэродром. Сейчас оттуда поднимутся наши истребители, и зарвавшимся немцам достанется… Но не тут-то было! Никто не поднялся, и никому не досталось. Дома не ждали возвращения Антипова со столь необычным эскортом. Ни одна машина не взлетела на помощь ему. Пришлось обходиться своими силами. Легко сказать — своими силами! Единственное, чего удалось добиться, так сказать, для наращивания означенных сил, был один пулемёт: упорно повторяя по дороге к аэродрому попытки наладить бортовое оружие, Антипов хоть на одну треть, но оживил его.
Трудно представить себе более тяжёлые условия: двукратное превосходство противника в количестве самолётов и, наверное, десятикратное в огневой мощи, крайне неблагоприятная для «мига» высота, невыгодное исходное положение — вражеские истребители за хвостом… Все плохо! Но выхода нет — надо давать бой.
Антипов, неожиданно для противника, ввёл свою машину в энергичный, предельно крутой разворот (нет, что ни говори, манёвр у «мига» есть!), успел выйти «мессершмиттам» в лоб и, прицелившись в ведущего, нажал гашетку.
Сухо щёлкнула короткая — патрона на четыре — очередь, и… пулемёт снова замолк. Четыре выстрела! Какой толк от них, когда счёт огня в воздушном бою идёт на сотни и тысячи пуль и снарядов в минуту! Но, оказывается, толк был. «Мессершмитт» горкой с разворотом отвернул на запад и пустился восвояси, оставляя за собой тонкую серовато-белую струйку, тут же испарявшуюся в воздухе. Второй истребитель, как оно и положено дисциплинированному ведомому, последовал за ним. Через несколько километров первый «мессершмитт» перешёл на снижение и, не выпуская шасси, приземлился на фюзеляж в лесную просеку.
Немецкий лётчик (которого, кстати, взяли в плен только через два дня у самой линии фронта — он двинулся пешком на запад и едва не ушёл), когда дело дошло до его допроса, сказал:
— Мне просто не повезло.
Ему действительно не повезло или, если угодно, крупно повезло Антипову: единственная (одна- единственная!) пуля попала точно в масляный радиатор «мессершмитта». Масло, конечно, сразу же выбило — это оно светлой струйкой тянулось за подбитой машиной, — и мотор заклинило.
Опять то же слово — повезло. Нет! Не только повезло! Чтобы попасть одной короткой очередью за несколько сот метров в жизненно уязвимую часть вражеского самолёта, кроме везения, нужно очень здорово стрелять. Плохому стрелку так повезти не может. Везёт умелому.
Этот случай, как и многие, ему подобные, натолкнул нас ещё на одну истину. Оказалось, что, при всем первостепенном значении лётно-технических и лётно-тактических данных самолёта, воюет не он, не самолёт. Воюет человек на самолёте.
А среди свойств самолёта, кроме таких, по существу ему присущих, как скорость, высотность, манёвренность, неожиданно видное место заняла, так сказать, приспособленность аппарата к использованию его человеком: начиная от устойчивости и обзора, и кончая расположением приборов в кабине. Через много лет возникнет специальная отрасль науки — инженерная психология, — одной из центральных проблем которой будет изыскание оптимальных характеристик взаимодействия человека и машины. Многие практические, порой даже чисто интуитивные наблюдения и находки более раннего времени сорганизуются в стройную систему.
Но, скажем, изменение внешних форм фюзеляжей наших боевых «яков» и «лагов», благодаря которому, ценой ничтожно малой потери в скорости, лётчикам была дана возможность видеть, что делается за хвостом их машины, — это было сделано по здравому смыслу, без какой-либо науки, в разгар самого тяжёлого для нас периода войны. Впрочем, на практике уменьшения скорости, даже самого малого, от такого нововведения вообще не произошло, даже наоборот: лётчики, получив полноценный обзор назад, перестали летать с открытым фонарём кабины, что, конечно, съедало гораздо больше скорости, чем небольшой излом очертаний фюзеляжа.
Машину надо приспосабливать к человеку! Лучше всего, конечно, когда это заложено в ней
