незнакомцы. Кто-то обращался к боярину. Неужели боярин Иван не спит? Быть этого не может – имея таких красивых, таких ласковых челядинок, спит боярин теперь как у бога за пазухой, а не бродит по ночному двору.
Между тем юноша постоял на коньке, повернулся и пошел назад по крыше, затем ловко, как кот, спустился по углу гридницы вниз на землю, открыл дверь и вошел в гридницу. Он прошел шагах в пяти от Якова, как привидение. Глаза его были закрыты. Брови и губы вздрагивали. Если бы захотел, Яков мог схватить его за полу рубахи.
Незнакомцы, следившие за челядином, приблизились к Якову. Их было двое.
– Пошел, – сказал один глуховатым голосом. – Теперь будет спать до утра, а завтра и не вспомнит, что бегал по крыше, как мартовский кот.
– Неужели не вспомнит? – удивился второй, и Яков узнал его по голосу – Фердинанд! Тевтон Фердинанд почему-то не спал, а, закутавшись в черный плащ, чтобы быть незаметным, шепотом разговаривал на ночном дворе с каким-то человеком, которого Яков видел впервые. Яков притаился за деревом.
– Не вспомнит, – подтвердил тот, кого Фердинанд называл боярином. – У меня тоже был такой. Холоп Аксюта. Чуть луна на небо, на крышу лез. Челядь пугал. Ну я и приказал тиуну, как пойдет Аксюта с зажмуренными глазами, крикнуть у него над самым ухом. Тот и крикнул.
– Крикнул?! – переспросил Фердинанд.
– Ага. Свалился Аксюта с терема, и костей не собрали.
Они умолкли. Видно, прислушивались к ночной тьме. Спряталась за тучу луна, и сразу все стало мрачным, тревожным. Хоть бы собака голос подала. Но собаки, как и большинство людей, спали.
– Так что ты хотел мне сказать, боярин Долбня? – тихо спросил после длительного молчания Фердинанд.
– Нетерпеливые вы люди, латиняне, – кашлянул Долбня. – Все хотите знать раньше всех… Ты слышал, Вячка из Кукейноса на меня наговаривает?
– Не слышал.
– Говорил великому князю Владимиру, что я, боярин Долбня, тевтонам служу, что предупредил их, когда полочане на Ригу шли.
– А ты, боярин, и в самом деле служишь Альберту?
– Молчи, тевтон. Не твоего ума дело. Я не спрашиваю у тебя, кому ты служишь.
– Я служу себе и богу, – ответил Фердинанд. – На старость, на болезни старческие серебро зарабатываю.
– Так слушай, – резко перебил его Долбня. – Ты с помощниками выковал меч для Вячки. Правда это?
– Святая правда. И больше полочане тот меч ковали, чем я. Я только наблюдал.
– Ты выковал меч, которым будут срубать головы твоим единоверцам. Кровь римской церкви будет на твоих руках.
– Кровь римской церкви? – вздрогнул, ослабел голос Фердинанда.
– Кровь. Анафема папы Иннокентия III ждет тебя, отступник.
Они замолчали. Яков замер, боясь выдать себя движением или звуком, – это было бы концом. Как только эти двое узнают, что чужие уши слышат их разговор, сразу можно заказывать свечку – при первой возможности они убьют его.
– Где меч? – спросил Долбня.
– У боярина Ивана в светлице.
– Ты можешь сегодня утром взять меч, как только боярин проснется?
– Зачем? – испугался Фердинанд. – Меч все равно уже сделан, его не переплавишь, не перекуешь. Слушай, боярин, не будем вспоминать про этот проклятый меч. Сребролюбие сживет меня со света, сребролюбие, – почти простонал латинянин. – Много гривен пообещали, я и согласился.
– Меч не надо уничтожать, – решительно сказал Долбня. – Его уже не уничтожишь. Его видели мужи- полочане, епископ освятил. Надо только лишить меч силы. Мощи святой Ефросиньи ты закладывал в рукоять?
– Закладывал, – уныло выдохнул Фердинанд.
– Достанешь их оттуда и отдашь мне. Пусть моему дому святая Ефросинья помогает. А вместо мощей… На, держи.
– Что это? – удивился Фердинанд.
– Барсучья косточка. Сам барсука добыл, – засмеялся Долбня. – Положи эту косточку в рукоять. Подрежь, подпили ее, чтобы никто ничего не заметил. Ты же умеешь, – он снова засмеялся. – И будет этот меч тянуть князя Вячку в барсучью нору, в землю. Там ему и место. Понял?
– Понял. Сделаю.
– Постарайся, не то… Сам Альберт в Риге о тебе знает. Или венец небесный от Христа получишь, или с перерезанным горлом по Двине поплывешь.
Они молча разошлись в разные стороны. Яков еще долго стоял под деревом, долго вслушивался в ночную тьму, и только убедившись, что кругом все спокойно и никто за ним не следит, быстро юркнул в гридницу, взобрался на полати. Челядь спала. Тот, что ходил по крыше, тоже спал, изредка всхлипывая во сне.
Выплыло на голубую небесную прогалину солнце, улыбнулось Полоцку и полочанам, и торжественная