— Я еще не закончил, только собираюсь, — огрызнулся я.
Она продолжала пребывать в заблуждении.
— Едем в гостиницу?
— Нет, моя Елена прекрасная с боксерского ринга, речь идет не о проказах, но о деле!
— Опять! — надулась толстуха.
— Всегда! — подытожил я, пылая, искрясь и сверкая. — Если мужчина всю душу вкладывает в работу, значит, работа ему по душе, дорогая Берта. Отдыхать для мужчины означает заниматься любовью, тогда как женщина под отдыхом подразумевает безделье. Вот в чем разница, о моя несравненная помощница! В чем причина моей радости? Вообразите, достойнейшая из достойных, я только что совершенно случайно обнаружил прут, на который нанизаны все кольца занавески.
Мадам не читала Эзопа. С баснями у нее было слабовато. Библиотеку ей заменял видеомагнитофон и диван напротив.
— О чем вы, Антуан?
— Краткий экскурс в историю для облегчения понимания. Кто заварил всю эту кашу? Ребекка! В ее доме был убит Келушик, ее племянник свистнул мадам Пино, и пуговица от его блейзера застряла в зубах убиенного поляка. И вот несколько секунд назад, мадам Берюрье, я обнаружил связь — очень тонкую, разумеется, но вполне реальную — между ней и унылым Манигансом.
— Не может быть!
— Может!
— Неужто?
— Убедитесь сами!
Мы орали, словно дровосеки в венском лесу.
Прекрасная бунтарка схватила спичечную картонку. Она читала по складам, морща лоб. Так читают полуграмотные обормоты. Слова для них силки, в которых трепыхается их глупость.
— Если хотите двигаться вперед, возьмите с собой Нео-Промо, она не подведет в пути. Авеню Клебер, 813, Париж.
Берта покачала головой (шеф перетрудился, надо с ним поласковее) и призналась:
— Не понимаю.
— Это потому, что вы упускаете важную деталь, моя верная подруга: Ребекка работает в Нео-Промо!
Я сунул картонку в карман.
— “Если хотите двигаться вперед”, — усмехнулся я. — Еще как хотим!
Глава шестая
ЧПОК!
Говорят, министерство — это такое место, где опоздавшие на работу сталкиваются на лестнице с теми, кто уходит пораньше.
Я не пожалею чернил и добавлю от себя, что Париж — это такой город, где можно круглые сутки провести в бистро: одно закроется, тут же откроется другое.
Посему мы в мгновение ока, несмотря на то что часы показывали четыре, оказались в малюсенькой забегаловке, где не было никого, кроме почерневшего от угольной пыли хозяина, чрезвычайно ранней пташки с невероятно густыми усищами. Это было кафе угольщиков, примета уходящего времени. Надо забраться в квартал Марэ, чтобы увидеть такие редкости. Узкий фасад, коричневый, почти черный, мутные стекла расписаны замысловатыми арабесками. Внутри — цинковая стойка, связки дров, перекрученные проволокой, щербатый пол, крышка погреба и календари, рекламирующие аперитивы, которые ныне можно отыскать только в музее Пьянства.
Пахло мясными фрикадельками и кофе, сваренным в кофеварке (самая современная вещь в заведениях такого рода).
Хозяин покосился на нас с подозрением. На нем был пиджак из черного тика и картуз. Глядя на старикана, можно было без труда угадать, что хотя он и обретается вот уже лет пятьдесят в Париже, подлинной столицей Франции остался для него родной городок.
— Два кофе, шеф! В большие чашки…
Телефон висел на стене между насыпью из брикетов древесного угля и стенным шкафом, заменявшим кухню. На столике под ним кучей валялись обтрепанные телефонные справочники. Пирамида не рассыпалась лишь благодаря неустанной заботе пауков.
Я выбрал экземпляр, где перечень идет по номерам, и принялся искать абонента, обозначенного цифрами, записанными на заветной картонке со спичками. Детская забава.
— Юст Рожкирпро, — прочел я низким грудным голосом, словно выпевал драматическую арию, — Ножан-сюр-Марн, набережная Генерала Фудруайе, 16.
Имя мне ни о чем не говорило.
Угрюмый кабатчик поставил перед нами две щербатые чашки и налил густую коричневую жидкость, пахнувшую крепче, чем вся Бразилия. Он бросил в пойло по два куска сахара, как было принято у него на родине, воткнул ложки из сплава, напрочь лишенного серебра, затем плюнул на занозистый паркет и раздавил бациллы стерилизующей подошвой.
— Постарайтесь отвлечь хозяина, дорогая, — прошептал я, склоняясь над дымящейся чашкой.
Надо отдать должное Берте: она оказалась ценным сотрудником. Всегда готова к бою. Стоит ей услышать приказ, бросается выполнять, не задавая лишних вопросов.
— Шеф, — густым басом проворковала находчивая, — где тут дамская комната?
Старый брюзга, наливавший себе кальвадос (истинный патриот Оверни вовсе не обязан пренебрегать дарами Нормандии), мрачно обдумывал вопрос.
— Чего? проворчал он, так и не найдя ответа.
— Ватерклозет, — перевела моя помощница.
— То есть хотите сказать “уборная”? — перетолковал на свой лад уроженец сердца Франции.
— Именно, — конфузливо подтвердила Берта.
Хозяин сосредоточенно размышлял, словно его спросили о месте, где он не был с военных лет, и теперь не мог в точности припомнить, как туда добраться. Наконец он выдернул из кармана (почти оторвал от сердца) массивный ключ с толстым шнуром в ушке.
— Вот, — сказал он. — Как выйдете, сверните налево. Идите, пока не упретесь в тупик. Там, в левом внутреннем дворике, увидите старые тачки. За ними дверь в сарай. Откроете его вот этим ключом. Электрический выключатель слева. В глубине сарая дверь в уборную. Не ошибетесь, с одной стороны написано “М”, с другой — “Ж”, а один мой бывший служащий, знатный рисовальщик, намалевал от скуки огромную задницу. И не забудьте потом выключить свет!
Берта взяла Антуана на руки.
— Будьте лапочкой, — жеманно просюсюкала она, — проводите меня. Я такая растяпа, обязательно заблужусь.
Голос звучал слаще меда, взгляд хозяина был чернее антрацита. На секунду мне показалось, что усатый отправит милашку в укромный уголок одну. И все-таки он решился.
— Ладно, пошли!
Проходя мимо, он бросил на меня взгляд, исполненный брезгливого презрения. Папаша, чью дочь обрюхатили и к тому же заразили гусарским насморком, смотрел бы на коварного соблазнителя куда мягче.
— Некоторым женщинам — пробормотал старик, — не грех спросить своих муженьков: на что ты годен?
Припечатав меня словом, хозяин вышел.
Я тут же бросился к телефону, словно потерпевший кораблекрушение к надувному плотику. Никто (разве что автомат) не смог бы набрать семь цифр с такой быстротой, как это сделал я. Заметьте, в номере было больше “девяток”, чем “однушек”.
Сколько времени понадобится заике, чтобы сосчитать до шести? Именно через такой промежуток в трубке раздались тягучие гудки, они неслись с волшебных берегов Марны, столь любезной сердцу покойного генерала Галльени. Вот еще один вояка, который усмирял дикие кущи: Тонкий, Мадагаскар и прочие
