— Мне кажется, я не совсем вас понимаю.
— Хорошо, я расставлю все точки над «i». Нам стало известно от мадам Бесси, что во время следствия вам пришлось иметь дело с людьми без стыда и совести. Они осмелились, преследуя какие-то свои грязные цели, о которых мы и слышать не хотим, не так ли, Одилия?..
— Конечно, Элизабет.
— …распространять различного рода мерзости о нашей бедной дорогой подруге, которую постигла такая ужасная участь. Вы с нами согласны, мсье комиссар?
— Я с удивлением констатирую вашу осведомленность о конфиденциальных сообщениях, сделанных мной в беседе с судебным следователем…
— Пусть вас это не шокирует, мсье комиссар. Мое положение в Перигё требует, чтобы я была в курсе всего, что здесь происходит. Вы тоже так считаете, Одилия?
— Вне всякого сомнения, Элизабет.
— Я должен признаться вам, что некоторые из опрошенных мной лиц дали мне понять, что воспринимали мадам Арсизак несколько иначе, чем это было принято.
— Скандал! Настоящий скандал!
— Мне намекнули, что мадам Арсизак была далеко не тем нежным ангелом, за которого ее иногда принимали, и что она, если понадобится, могла проявлять безграничную злость вплоть до садистских выходок.
— О! Вы слышите, Одилия?!
— Слышу, Элизабет, и во мне все переворачивается!
— Еще бы! Все, что вы от них услышали, мсье комиссар, — не что иное, как сплошная гнусность! Верьте мне на слово!
— Но ради чего этим мужчинам и женщинам обижаться на мадам Арсизак до такой степени, чтобы распространять о ней различные небылицы, оскорбляющие ее память? К тому же я слышал кое-что и похуже…
— Похуже? — хором простонали обе женщины.
— У мадам Арсизак был любовник.
Мадам де Новаселль издала звук, похожий на рычание, схватилась рукой за горло и, закатив глаза, прохрипела:
— Одилия… быстро… успокоительного!..
Мадам де Сен-Блен засуетилась. Наконец она плеснула что-то в стакан, который поднесла к губам подруги, и принялась ее поить, поддерживая ей голову. Опорожнив стакан, мадам де Новаселль смачно выдохнула и, после того как дыхание ее восстановилось, сказала:
— Мсье комиссар, вы чуть меня не убили. Я за всю свою жизнь ничего подобного не слышала! Бедная малышка Элен… настолько чиста… целомудренна… стыдлива, даже излишне, так что я ее, моего дорогого ангелочка, порой просто вгоняла в краску вольностью речей, достойных дочери, внучки и правнучки гусар. Мсье комиссар, кто осмелился вам сказать такую гадость?
— Супруга любовника.
Какое-то мгновение мадам де Новаселль сидела с открытым ртом, не в силах произнести ни слова, в то время как из груди Одилии де Сен-Блен вырывались полные негодования звуки, похожие на цыплячий писк.
— Я не ослышалась, мсье комиссар? — спросила побагровевшая мадам де Новаселль.
— Не думаю, мадам.
— Эта женщина — чудовище! Сумасшедшая! Выдумщица! Оскорблять память несчастной, жизнь которой с таким распутным мужем была настоящей Голгофой… Как только язык поворачивается! Бедняжка надеялась, что, глядя на пристойный образ жизни, который она вела, он наконец одумается и вернется к ней. Мы-то хорошо знали, как она страдала, потеряв сердце Арсизака, не правда ли, Одилия?
— О да, Элизабет!
— И вы пришли мне рассказать, что у этой преданной жены был любовник! Я не верю вам, мсье комиссар! Вас просто обманули!
— С какой целью?
— Мне это неизвестно! Возможно, без всякой цели, а лишь потому, что люди низменны по самой своей природе и в общей своей массе отвратительны.
— Мадам, я разве говорил о человеке из «общей массы», как вы изволили выразиться?
— Вам никогда не удастся меня убедить, что человек, способный на агрессивные выпады против мертвой, может быть порядочным! Мы на такую низость не способны! Мы еще не забыли, что такое честь, не так ли, Одилия?
— Еще не забыли, Элизабет! О, мсье комиссар, если бы вы видели, как мадам Арсизак буквально млела над малышами в моих яслях, вы бы сами не позволили, чтобы кто-то говорил о ней худо.
— Признаться, я не вижу связи…
Мадам де Новаселль пришла на помощь своей подруге:
— Мадам де Сен-Блен хочет сказать, мсье комиссар, что высоконравственный человек остается им везде. Элен была чиста и пряма, как сталь клинка.
Она поднялась, опираясь на палку, и произнесла торжественным тоном:
— Я, Элизабет де Новаселль, кавалер ордена Почетного легиона, перед лицом своих предков клянусь вам честью, мсье комиссар, что вас обманули и над вами посмеялись те, кто не побоялся божьей кары, совершая это истинное святотатство. Всего доброго, мсье комиссар.
Гремилли был сыт по горло этим состязанием в красноречии вокруг покойницы. Казалось, что он уже добрался до площадки, на которой можно перевести дух перед дальнейшим восхождением к истине, так нет же, выходит, он сбился с пути, наивно доверившись россказням злых шутников. Пора с этим кончать.
Вернувшись в гостиницу, он отыскал в справочнике номер телефона Суже и снял трубку.
— Алло, мсье Суже?
— Он самый.
— Это комиссар Гремилли. Буду вам признателен, если вы немедленно прибудете ко мне в гостиницу «Домино».
— Но я не могу…
— Я сказал — немедленно, мсье Суже, в противном случае я вызову вас в полицейский участок.
Комиссар бросил трубку, не дожидаясь ответа. Теперь они все узнают, как морочить голову комиссару регионального управления криминальной полиции!
Гремилли попросил, чтобы срочно привели в порядок его номер, где он решил устроить конфиденциальную встречу тому, кого он ждал и кто не станет мешкать с приходом. Горничные поработали на славу, и за несколько мгновений до появления гомеопата комната была готова.
— Мсье комиссар, я не понимаю, зачем…
— Пусть это вас не тревожит, вы сейчас все поймете. Пройдите!
Едва дверь за ними закрылась, Гремилли приступил к делу:
— Вам что, мсье Суже, неизвестно, что лгать полиции, расследующей криминальное преступление, крайне неосторожно и даже опасно?
— Я… я не понимаю, что этим…
— Что я этим хочу сказать? А хочу я вам сказать, что вы просто меня обманули. Вы были любовником мадам Арсизак.
— Я?
— Вы.
— Кто смог… кто осмелился распространять обо мне подобную ложь?
— Человек, который вас хорошо знает.
— И кто же этот человек?
— Ваша жена. Вы можете сесть.
Гомеопат с растерянным видом опустился на стул.
— Ну что, мсье Суже, будете признаваться?
— Но… это неправда.
