— По-моему, вполне.
— Мэтр, вы меня удивляете…
— Потому что я искренен с вами?
— Мне кажется, что по-человечески, пусть даже…
Мэтр Димешо рассмеялся.
— Мсье комиссар, не смешите меня вашим человечеством. Вы полагаете, что именно ваша профессия позволяет увидеть темную сторону этого самого человечества. Ваши убийцы старух, воры, сутенеры с их чересчур бесхитростными нравами кажутся вам отбросами и уродством человеческого общества. Заблуждаетесь, мсье комиссар! Поистине ужасное лицо человечества находится в моем письменном столе и в письменных столах моих коллег. Оно просто чудовищно! Эти благовоспитанные и занимающие высокие посты мужчины, изящные женщины — все они готовы глотку друг другу перегрызть за наследство, словно псы за кость. Эти сведенные судорогой и брызжущие слюной физиономии, скрюченные пальцы, ругательства, которые не позволит себе даже последняя шлюха, — вот тот спектакль, зрителями которого мы являемся и который вынуждает нас отвечать полным и безжалостным презрением. Ваша Элен Арсизак была той же породы. Так какие же чувства, по-вашему, могли родиться во мне после того, как я узнал, что кто-то очистил наш город от подобного творения природы?
— А лично у вас были какие-либо причины ее ненавидеть?
— Были.
— Я был бы вам признателен, если бы вы рассказали мне о них.
— Мсье комиссар, проводя свое расследование, вы не могли не слышать о том, каким образом родился наш весьма недоступный для посторонних клуб, где я вроде как за председателя. Люди, которые стали его членами, продолжают оказывать мне, как и раньше, когда они были подростками, свое доверие. Думаю, они любят меня так же, как и я их, поэтому я не допущу, чтобы кто-то пытался делать им гадости. Когда Элен Арсизак поняла, что ей никогда не будет места среди нас, она совсем распустилась от зависти и злости. Чтобы отомстить нам, она решила атаковать каждого по отдельности.
— Вы хотите сказать, что она… пыталась соблазнить товарищей по клубу?
— Да. Вы же сами спрашивали меня, симпатична ли она? Ей это во многом помогло.
— И далеко ли, как вам кажется, зашло дело?
— Спрашиваете, далеко ли зашло? Достаточно сказать, мсье комиссар, что этот чертов эпикуреец Музеролль чуть было не покончил с собой. Слава Богу, я случайно зашел к нему.
— Она отвергла его?
— Она отвергла его. Она предпочла ему Лоби, который уже подумывал о разводе.
— Мэтр, мне необходимо задать вам довольно деликатный вопрос.
— Что ж, задавайте, отвечу, если смогу.
— Положа руку на сердце, как вы думаете, мог ли доктор Музеролль, чувствуя себя униженным и раздираемый жаждой мести, решиться на убийство Элен Арсизак?
Нотариус ответил не сразу. Он не спеша достал из ящика стола прекрасно обкуренную пенковую трубку и принялся тщательно набивать ее табаком.
— Вы задаете мне очень трудный вопрос.
— Я это хорошо понимаю, мэтр, и был бы вам очень признателен, если бы вы ответили мне на него, при условии, разумеется, сохранения строжайшей тайны.
— В таком случае — да.
— Спасибо.
— Только не ошибитесь, мсье комиссар полиции! Я искренне думаю, что Музеролль, махнув на себя рукой, мог пойти на убийство этой женщины. Однако допускаю, что на его месте мог оказаться и Лоби, чей семейный очаг был на грани краха, равно как и Сонзай, который вполне мог опередить всех в этом деле… очищения. И разумеется, Катенуа, который хотя и производит впечатление беззаботного весельчака, но обладает чувствительнейшим сердцем и удивительной наивностью, что абсолютно не вяжется с серьезностью, которую он проявляет в работе. И как все наивные люди, он способен разъяриться не на шутку, если увидит, что его околпачили… Не говоря уже о самом Арсизаке, у которого были все основания разделаться с той, которая только и делала, что портила ему кровь.
— И все, таким образом, возвращается на круги своя, — раздраженно заключил Гремилли.
— Сожалею, мсье комиссар.
— Хотелось бы в это верить, мэтр.
— Вы бы меня обидели, если бы сомневались в этом.
— Скажите мэтр, все ли ваши друзья присутствовали на последнем собрании?
— Все, кроме Арсизака, которому подфартило вдохнуть глоток свободы.
— И они оставались у вас до…
— Мы разошлись где-то в половине третьего ночи. Наши встречи за бриджем позволяют нам постоянно пополнять нашу общую и вполне солидную кубышку. Мы ее ежегодно опустошаем ради знакомства с очередным гастрономическим районом Франции, приглашая к себе какого-нибудь известного шеф-повара. Итак, мсье комиссар, я убежден, что все, о чем вы хотели узнать, вам теперь известно.
Если бы Гремилли вовремя не сдержался, то влепил бы нотариусу хорошенькую оплеуху, настолько он был уверен, что тот, как и его дружки, просто потешался над ним.
— Вы предельно ясно излагаете свои мысли, и я не могу не оценить по достоинству вашу иронию.
— Неужели вы чем-то недовольны?
— Недоволен? С чего вы взяли?! На что мне жаловаться, если все из кожи вон лезут, чтобы мне помочь! Конечно, меня кормят баснями, закладывают мне друг друга, но все это исключительно из желания оказать мне услугу. Вам нужен преступник? Да пожалуйста, хоть десяток! Обижаться в моем положении — значит быть неблагодарным.
— Действительно, вам жаловаться не на что. Вы простите, что я не могу вас проводить, но эти чертовы дряхлые ноги совсем уже отказываются мне служить. Берта!
Старая запуганная мышка вновь поспешно появилась в кабинете.
— Ты звал меня, Пьер?
— Будь так любезна, проводи мсье комиссара.
В словах «мсье комиссара» Гремилли услышал столько сарказма, что невольно сжал кулаки.
— Рад буду увидеть вас снова, мсье комиссар.
— Чувствую, мэтр, ждать этого вам придется недолго.
— Вы всегда будете желанным гостем.
Ни тот, ни другой не счел нужным проститься за руку.
Идя следом за Бертой, полицейский подумал, что эта миниатюрная и чудаковатая женщина, вероятно, могла быть слабым местом обороны, хитроумно организованной — в этом можно не сомневаться — нотариусом. Как же к ней подступиться? Открывая дверь, она сама обратилась к нему с нескрываемым испугом:
— Вы… вы снова к нам придете?
— Зачем? Вы что, боитесь?
Затаив дыхание, она шепотом произнесла еле слышное «да». Гремилли нагнулся к ней:
— Почему?
— Потому что во всем этом много лжи.
Комиссар почувствовал, что с его плеч свалилась гора. Каким бы хитрецом ни был мэтр Димешо, он, суда по всему, не предусмотрел, что один из второстепенных, как ему казалось, элементов его крепости может дать трещину.
— Ваш муж никуда не выходят?
— Что вы! Он каждый день совершает своя прогулки.
— И где он гуляет?
— Вот уже несколько лет, как он не покидает пределов старого города.
— И в котором часу он выходит из дому?
— Около одиннадцати утра и семи вечера.
Гремилли уходил с затеплившейся надеждой, о которой он и мечтать не мог всего несколько минут
