того жуткого типа — ведь именно благодаря полученной трепке он обрел возможность насладиться минутами такой домашней близости с Пенни.
— Дорогая, — проговорил он, допив лекарство, — у меня остались довольно смутные воспоминания… Мне показалось, будто там, во дворике, горилла лежал рядом со мной… Так это или нет?
— Да, верно… Официант вытащил парня на улицу, надеясь, что на воздухе тот скорее очухается. Он был в полной отключке.
— Но кто же его…
— Я.
— Вы?
— Да… Бутылкой, которую вы заказали, помните? Мне, наверное, не следовало так поступать, но… когда он пришел насмехаться… и потом на какое-то мгновение мне показалось, что этот тип вас убил… Ну, я и схватила бутылку.
Гарри пришел в такое восхищение, что приподнялся и, забыв обо всех правилах британского хорошего тона, обхватил Пенелопу за талию, прижал к себе и с чувством расцеловал в обе щеки. Девушка, испуганно вскрикнув, отскочила.
— Мистер Комптон! Что с вами?
— Я вас люблю, Пенни!
— Это вовсе не причина…
Гарри, напротив, полагал, что причина превосходна, но не стал смущать это невинное дитя.
— Простите меня, Пенни, и дайте руку!
Девушка протянула руку, и Комптон тут же завладел ею.
— А теперь сядьте на стул рядом со мной.
Пенелопа выполнила и эту просьбу.
— Я так счастлив, Пенни…
Дурацкий смешок взмыл к потолку и долго еще вибрировал в комнате, но Гарри уже преисполнился решимости отныне считать его весьма обаятельным.
— Пенни, дорогая, вы потрясающая девушка!
Она снова фыркнула… можно подумать, и впрямь не умеет ничего другого… кроме как бить бутылки о черепа нахалов!
— Как вы думаете, Пенни, если однажды я попрошу вас стать моей женой, вы согласитесь?
— В тот день я и отвечу вам, Гарри…
Теперь молодой человек твердо знал, что не позволит Тер-Багдасарьяну играть жизнью этой девушки. Предать Великобританию — еще туда-сюда, но мисс Лайтфизер — никогда! И Комптон пообещал самому себе открыть Пенелопе красоты марксизма-ленинизма. Он не сомневался, что сумеет уговорить девушку порвать с капиталистическим миром и поехать вместе с ним вкушать радости пролетарского рая. Кроме того, он испытывал бешеное желание попробовать икру, при воспоминании о которой в глазах его отца всегда загорался огонек. А уж если в СССР не едят икру, то где же тогда?
Вторник, утро 10 часов 00 минут
Гарри Комптон открыл глаз (разумеется, тот, который ему не подбили вчера вечером), но, не узнав окружающей его обстановки, снова зажмурился. Однако это движение вызвало острую боль во втором глазу и, таким образом, молодой человек убедился, что больше не спит. В легком обалдении он приподнялся, сел на кровати и, узрев в зеркале свою распухшую физиономию, содрогнулся. Неужели это кошмарное видение — его собственная голова? Однако, осторожно ощупав лицо, он убедился, что никаких иллюзий на сей счет питать не следует. Лихо же обработала его та горилла на балу в Кентиш Таун! Из-за двери доносился звон кухонной посуды, а в комнату проникал аппетитный запах яичницы с беконом, от которого у человека, решившего отказаться от Англии, но никак не от ее традиционных завтраков, потекли слюнки.
Не подозревая, какой опасности подвергается его моральный настрой, Гарри осматривал обстановку, явно не менявшуюся со времен покойного Георга V. На стене — несколько сувениров с южных пляжей, в том числе из Брайтона — этой Мекки Соединенного Королевства и, бесспорно, самого «фотографируемого» города во всей Великобритании. Кроме того, молодой человек узрел довольно оригинальное пастельное изображение хризантем. На маленькой резной этажерке стояли два горшочка для крема и статуэтка королевы Виктории. На камине под стеклянным колпаком, защищавшим их от разрушительного воздействия времени, красовались, по всей видимости, очень старинные часы с британским львом, величественно положившим лапу на весь земной шар. Два кресла и столько же стульев — явно не чиппендейсловские, а подделка. Перед очагом — тканый экран с изображением каких-то негров, не нашедших общего языка с крокодилом. С фотографии как раз напротив кровати какой-то солдат сурово смотрел на Гарри Комптона. Однако вопреки собственному желанию молодой человек чувствовал себя как рыба в воде в этом строгом и удобном обрамлении, символизировавшем мирное течение жизни и череду поколений людей хоть и незаметных, но в самой этой непримечательности черпавших ощущение приятной защищенности.
Убаюканный теплом домашней атмосферы и еще не совсем пришедший в себя от полученных тумаков, Гарри все глубже соскальзывал в самый что ни на есть уклонистский буржуазный конформизм. Ах, как далеко он ушел от досье «Лавина», этот поклонник Пенелопы Лайтфизер! В полудреме он видел себя самого постаревшим на несколько лет, и если он оказался в постели один (а Гарри унаследовал от отца континентальную склонность к совместному супружескому ложу), то только потому, что его любящая жена Пенелопа уже встала готовить завтрак и будить детишек, чтобы они не опоздали в школу. Мальчика зовут Гарольд, а девочку — Петула, она очень похожа на мать и обещает вырасти почти такой же красивой. Накануне малыши слишком перевозбудились и их с трудом удалось отправить в постель. А все потому, что вчера после уроков им сообщили, что оба будут участвовать в рождественской пантомиме. Нежась в постели, Гарри думал, что непременно подарит Пенни платье, чтобы она пошла на праздник в обновке… Мало-помалу мечтатель снова погружался в сон, но не успел он заснуть окончательно, как вдруг из глубины подсознания раздался жуткий голос:
«Неужто это тебя, Петр Сергеевич Милукин, радует подобное будущее? И зачем же ты столько всего учил, если ведешь себя подобно колониалистам времен трансваальской войны? А знаешь ли ты, что на тебя устремлено око СССР? Что досье „Лавина“ может стать пьедесталом, на котором тебе воздвигнется слава в веках? Да как ты смеешь предпочитать старые, капиталистические предрассудки, которые отвращают еще неразвитые умы от простых истин марксизма-ленинизма? Петр! Если ты чист душой и достоин, чтобы в один прекрасный день тебя перед всем Верховным Советом поцеловал в губы товарищ Хрущев или его преемник, немедленно плюнь на все, что тебя сейчас окружает, поскорее оденься и беги, ни с кем не попрощавшись! Ты ничем не обязан этим женщинам, благодаря одной из которых тебя чуть не прикончили! Помни, что обе они — рабыни эксплуататорского капиталистического режима! Спасайся, Петр!»
Гарри уже опустил одну ногу на пол, но в дверь постучали. Молодой человек поспешно юркнул под одеяло.
— Входите…
Миссис Лайтфизер посмотрела на него с материнской улыбкой.
— Ну, я вижу, вы снова приобрели человеческий вид.
Припомнив отражение в зеркале, Гарри решил, что у хозяйки дома, должно быть, весьма странные знакомые, если такое личико кажется ей нормальным.
— Удалось вам поспать?
— Да, миссис Лайтфизер, благодаря вам и… Пенелопе. Ее нет дома?
— Пенни уехала работать в Кенсингтон, но я обещала ей не отпускать вас до ее возвращения… Впрочем, уже больше десяти часов. Идите завтракать. Вы любите хорошо прожаренные яйца?
— Если можно…
Такая забота потрясла молодого человека до глубины души.
— Очень красивая комната, — заметил он, желая сделать приятное хозяйке дома (в конце концов, политические взгляды не мешают быть вежливым).
Но Гарри к тому же говорил совершенно искренне. Миссис Лайтфизер, сложив руки, села рядом.
— Да… это наша с Эдвардом комната… Я перебралась в другую, узнав о его смерти… Просто не могла жить здесь одна, понимаете?
