Дзамполь чувствовал себя немного не в своей тарелке. Перед глазами у него все еще стояла Тоска, как громом пораженная вестью о смерти человека, которого, видимо, и вправду любила. Из-за нее Алессандро стал думать о своей Симоне с меньшей горечью. В конце концов, возможно, он сам отчасти виноват, что они не поняли друг друга и семейная жизнь так и не сложилась? Но инспектор настолько веровал в собственную непогрешимость, что сразу же с возмущением отмел крамольную мысль. И с тем удивительным отсутствием логики, что так характерно для людей, не желающих терзаться угрызениями совести, Дзамполь вдруг воспылал одинаково праведным гневом и против несчастной Тоски, и против певца радостей бытия Ромео Тарчинини. Тем не менее, не желая снова попасть впросак, он решил допрашивать Валерию со всей осторожностью, на какую только способен.
В колбасной «Фабри» свежие и румяные личики продавщиц радовали глаз покупателя ничуть не меньше, чем разложенные среди бумажных фестончиков и цветов деликатесы. Дзамполь сразу заметил невозмутимо спокойную Валерию. Девушка тонкими ломтиками резала мортаделлу для клиента, внимательно наблюдавшего за этой операцией. Одна из девушек тут же подошла к полицейскому и спросила, что ему угодно.
— Поговорить с Валерией Беллато.
— Ma que! В такой час это совершенно невозможно, вы ведь сами должны понимать, а?
— Для меня все возможно, синьорина. Я из полиции!
Девушка так смутилась, что, оставив инспектора, побежала к кассе и что-то зашептала на ухо внушительной матроне, которая показалась Алессандро живой рекламой своих товаров. Кассирша и не подумала выйти из кабинки, где она царила, как некая Юнона колбасно-паштетно-ветчинного Олимпа, а лишь послала к Валерии эмиссара. Девушка тут же вскинула голову и улыбнулась инспектору, как старому знакомцу. Если берсальера прикончила синьорина Беллато, то, похоже, содеянное ничуть не нарушило ее душевного равновесия. Алессандро увидел, как она отошла от прилавка и скрылась за дверью. Девушка, подходившая к полицейскому раньше, отвела его к Валерии. Та стояла у стола в просторной кладовой и на сей раз резала салями, правда, такими же тонкими ломтиками. Можно подумать, она вообще не умела делать ничего другого!
— Вы хотели поговорить со мной, синьор инспектор?
— Да… А не могли бы вы хоть ненадолго остановиться?
— Синьора Фабри терпеть не может, когда мы теряем время попусту.
— Я вижу, вы привыкли ловко орудовать ножом!
— Да я уж почти пять лет тут работаю…
Памятуя о реакции Тоски, Дзамполь думал, как бы помягче сказать девушке о смерти берсальера. А Валерия с четкостью метронома продолжала резать салями, и, казалось, ничто не может нарушить размеренного ритма ее движений.
— Синьорина Беллато… Вы очень любили Нино Регацци?
— Нет.
— Вот как? Однако вчера…
— Это безумица Тоска подбила нас на совершенно дурацкий поступок!.. А мы с Изой ни в чем не можем ей отказать. А что до Нино… в какой-то момент я поверила, будто он и впрямь хочет на мне жениться, ну а потом, в кино, все поняла…
— И вы на него больше не сердитесь?
— Нет… В первую минуту я ужасно разозлилась, но Тоска и Иза куда красивей меня… А уж коль он и вправду сделал ребеночка Стелле, так и вообще говорить не о чем, так ведь?
— Да, как вы верно сказали, говорить больше не о чем…
— Не понимаю…
— Нино Регацци мертв.
Нож почти с той же равномерностью продолжал стучать по доске, и ухо инспектора уловило лишь чуть заметный сбой. Наконец, отрезав еще десяток кусочков салями, Валерия проговорила:
— А отчего он умер?
— Его закололи кинжалом.
— О! Бедный Нино… Мы-то болтали, что хотим его убить, но скорее для смеху… А может, еще какая девушка, которой он морочил голову, так и не смогла простить?
— Где вы провели вчерашний вечер, синьорина?
Вопрос нисколько не смутил девушку.
— У синьоры Ветуцци. Мы там готовились к празднику Сан-Альфонсо. Я ушла только в двенадцать часов, и домой меня провожала Лоретта Бонджоли.
Для порядка Дзамполь записал имена и адреса людей, названных Валерией, но заранее не сомневался, что алиби окажется вполне надежным. Теперь ему оставалось поговорить только с Изой Фолько.
— До свидания, синьорина… И желаю вам удачи…
Валерия не ответила. На пороге Алессандро оглянулся: она продолжала механически резать салями, и только на один аккуратный ломтик упала слезинка.
С того дня как она поняла, что беременна, и особенно после вчерашнего разговора с Нино, когда ей открылся весь его отвратительный эгоизм, Стелле было совсем не до смеха, и все же, войдя в дом и узрев пожилого синьора, под угрозой линейки старательно рассказывающего тетушке таблицу умножения, девушка невольно расхохоталась. Раскаты ее звонкого смеха привели тетку в чувство.
— Ma que! Стелла! — возмутилась она. — Как ты себя ведешь? А вы, синьор? Что вам понадобилось здесь, у самых моих ног? И как вы сюда вошли? Я не заметила…
Немного успокоившись, Стелла подбежала к Тарчинини.
— О, синьор, простите нас… простите меня… Но я еще ни разу в жизни не видела такого ученика… Я вам все объясню насчет тети…
Больная еще больше рассердилась.
— Что это ты собираешься объяснять, Стелла? Здесь все объясню я, и никто другой!
Ромео собирался без обиняков выложить все, что думает о таком обращении с комиссаром полиции, но, покоренный нежным очарованием Стеллы, промолчал. Паскуднику берсальеру явно не составило особого труда соблазнить эту хрупкую, большеглазую блондинку — такие девушки верят каждому слову. Стелла подхватила тетушку под белы руки и заставила встать.
— Пойдемте на кухню, zia mia[15]. Вам придется помочь мне с ужином, иначе Анджело страшно рассердится!
— Анджело — хороший мальчик… — пробормотала больная и ушла на кухню, к плите и кастрюлькам. Стелла закрыла за ней дверь.
— Синьор, прошу вас еще раз простить нас, но бедная женщина…
— Я знаю, синьорина… синьорина Дани, так? Стелла Дани?
— Да, синьор… Вы хотели поговорить со мной?
— С вашего позволения, синьорина.
Девушка предложила комиссару сесть. Ромео она все больше и больше нравилась, так что симпатия к красавцу берсальеру почти угасла — и как он мог не оценить по достоинству такое сокровище! Веронец совершенно позабыл и о том, что ему надлежит расследовать преступление, и что прелестное создание, сидящее напротив, вполне может оказаться убийцей. Вечный влюбленный, Тарчинини без всякой задней мысли, а лишь ради удовольствия говорить о любви, восторгаться и таять от умиления, принялся ухаживать за слегка изумленной Стеллой. А девушку этот поток слов совершенно сбивал с толку, хотя странный синьор казался ей добрым и славным человеком.
— Только что ваша бедная тетя живейшим образом напомнила мне детство, приняв за одного из своих прежних учеников, но когда вошли вы, синьорина, — Santa Madonna! — я подумал, что вижу фею!
— Фею, синьор? Будь я феей, умела бы творить чудеса…
— Ma que! Так вы и сотворили чудо!
— Я?
— Ну да, вы вернули мне мои двадцать лет!
Стелла подумала, уж не ухлестывает ли за ней этот господин. Во всяком случае, он делает это совсем не
