— И ты еще смеешь высказывать свое мнение, жалкий бездельник? Да как у тебя хватает наглости спорить со мной и поддерживать эту неблагодарную девчонку? Эту бессердечную! Может, ты забыл, что это я ее родила?
— Ну, не без моей помощи…
— Ты уверен?
Коварный намек Перрин глубоко уязвил Дьедоннэ.
— Боже мой! — жалобно заметил он. — И чего только не услышишь в этом доме! Я всегда уважал тебя, Перрин, но, предупреждаю, не испытывай моего терпения! Еще одно замечание в том же роде — и я навсегда перестану считать тебя достойной женщиной! Если Пэмпренетта — не моя дочь, признайся сразу! Тогда я покину этот дом и пойду топиться!
— А что, коли я поймаю тебя на слове?
— Ну, тогда я обдумаю положение.
Мадам Адоль торжествующе рассмеялась.
— Так я и знала! Никогда у тебя не хватит пороху покончить с собой, жалкий придурок!
— Насколько я понимаю, ты жаждешь моей крови, Перрин? Преступница, вот кто ты после этого!
— Не пытайся меня разжалобить, Дьедоннэ! Но Пэмпренетта, можешь не беспокоиться, и впрямь твоя дочь! И похожи вы как две капли воды, потому как эта бессовестная тоже позволяет матери убиваться на работе, а сама живет в свое удовольствие! А мне приходится кормить вас обоих!
Девушка наконец не выдержала:
— Раз тебе так трудно меня кормить, успокойся — недолго осталось!
После этого загадочного заявления в доме мгновенно наступила тишина. Забыв о недавней ярости, Перрин с тревогой спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Я выхожу замуж!
Родители тут же подскочили к любимому чаду.
— Замуж? Господи Иисусе! И за кого же?
— За Ипполита Доло.
— За Иппо… но он же в кутузке!
— Уже вышел! Мы встретились утром, и Доло просил меня стать его женой.
— И ты согласилась связаться с таким ничтожеством?
— Да.
— Я тебе запрещаю!
— Обойдусь без твоего разрешения!
— Матерь Божья!
Перрин налетела на дочь и влепила ей такую пощечину, что звон прокатился по всему дому. Девушка гордо выпрямилась.
— Можешь меня убить, но я все равно выйду за Ипполита!
— Ох, несчастная, да что ж ты нашла в этом недоноске?
— Это уж мое дело!
Мадам Адоль свирепо повернулась к мужу.
— Ну, а ты? Это все, что ты можешь сказать, когда твоя дочь собирается сделать глупость, которая приведет меня прямиком на кладбище?
Отец попытался воздействовать на дочь лаской.
— Моя Пэмпренетта… не может быть, чтобы ты говорила серьезно… Доло — просто мелкая шушера… нищие, да и только. Да ты помрешь голоду со своим Ипполитом, и потом, по-моему, у парня дурные наклонности… Сдается мне, он на все способен… Неужто ты хочешь стать вдовой типа, казненного на гильотине?
Но Пэмпренетта упрямо молчала, и ее мать в полном отчаянии воздела руки к небу.
— Что я тебе сделала, Господи? И за что ты взвалил на меня такой тяжкий крест?
Перрин Адоль, несомненно, очень бы удивилась, скажи ей кто-нибудь, что Всевышний не слишком благосклонно взирает на ее повседневные занятия.
Атмосфера в доме окончательно накалилась, когда в дверь неожиданно постучала Фелиси Маспи. Появление девушки мгновенно утихомирило бушевание страстей, едва не закончившееся всеобщей потасовкой. При посторонних всегда надо держать себя в руках! Перрин Адоль с улыбкой повернулась к гостье, и даже Дьедоннэ, давно привыкший к перепадам настроения супруги, слегка опешил.
— Ба, да это же Фелиси!.. Ну, девочка, что тебя сюда привело? Надеюсь, у вас ничего не стряслось?
— Я хотела поговорить с Пэмпренеттой.
— Ай-ай, ты выбрала не самое удачное время, бедняжка…
— А что, она больна?
— Больна? Да нет, скажи лучше, это мы от нее заболеем! Дрянь она и больше никто! А впрочем, тут нечему удивляться: Пэмпренетта — живой портрет своего папаши!
Дьедоннэ подскочил от возмущения.
— Так вот как ты говоришь обо мне при девочке, которая теперь и уважать-то меня не станет!
— Позволь заметить тебе, Дьедоннэ, что мы не одни и наши ссоры не интересуют эту барышню! Или ты хочешь навсегда внушить ей отвращение к замужеству?
Странная логика жены совершенно подавляла Адоля. Он чувствовал несправедливость ее слов, но все это настолько превосходило его разумение, что бедняга Суфле плюхнулся на стул, с горечью подумав, что, вероятно, до конца своих дней так и не научится понимать женщин. А мадам Адоль, больше не обращая на мужа внимания, стала расспрашивать Фелиси о здоровье домашних. Весть о том, что все Маспи чувствуют себя превосходно, по всей видимости, доставила ей огромное удовольствие.
— А если ты все-таки хочешь поболтать с этой паршивой Пэмпренеттой, — сказала она, — поднимись сама к ней в комнату, потому как на мой зов она вряд ли ответит, да еще, чего доброго, запрет дверь.
Мадемуазель Маспи тихонько постучала.
— Кто там?
— Фелиси…
— Входи.
Как ни пыталась Пэмпренетта держаться, дочь Элуа Маспи сразу заметила, что она плакала.
— Здравствуй, Пэмпренетта…
— Привет… С чего это ты вдруг пришла?
— Мы очень давно не виделись.
— Ты ведь знаешь причину…
— В том-то и дело…
— То есть?
— Я встретила Бруно.
— Не может быть!
По тону девушки Фелиси сразу поняла, что та по-прежнему любит ее брата. Но Пэмпренетта быстро взяла себя в руки.
— Ну и что? Мне-то какое дело?
— Он очень хотел бы с тобой поговорить.
— Перебьется! Я не общаюсь с легавыми.
— Но Бруно так несчастен…
— Тем хуже для него!.. А он, правда, несчастен?
— Правда!
— Почему?
— Потому что он все еще любит тебя.
— И ты воображаешь, будто я поверю?
— Я только повторяю то, что мне сказал Бруно, понятно? Он будет ждать тебя у фонтана Лоншан в
