ногам Селестины. Тони насмешливо чистил ногти лезвием внушительного ножа.
— Ну, вставай же, Маспи… Великий! — издевательски предложил Тони.
Все три бандита дружно заржали.
— Боже мой, да будь при мне ружье… — проворчал дед.
— А ты заткнись, предок! — сухо бросил Салисето. — А то отправим в постель без сладкого!
Дрожа от унижения, Элуа встал и оглядел комнату. Боканьяно курил, стоя у двери. Бастелика, развалившись в кресле, пил отменный контрабандный портвейн, подаренный Маспи Адолем. Тони то поглядывал в окно, то на хозяев дома. Селестина, дед и бабушка рядком сидели на стульях. Элуа попытался восстановить пошатнувшийся авторитет.
— Ну что, напали втроем на двух стариков и женщину и теперь воображаете себя настоящими мужчинами? — злобно глядя на Салисето, буркнул он.
— Заглохни!
— А не много ли ты о себе воображаешь, Салисето? И, во-первых, какого черта ты приперся в мой дом без приглашения?
— А ты не догадываешься?
— Нет.
— Спросил бы своего дружка Пишранда, с которым минуту назад так мило беседовал! Вон он торчит под окном, видно, нарочно, чтобы тебе подсобить? Так чего ты ждешь? Быстренько зови его на помощь!
— А на черта мне помощники? Я и так вышвырну вон дерьмо вроде тебя.
— Вот как? Тебе, я вижу, не терпится остаться без ушей?
Салисето подошел и осторожно приставил нож к горлу Маспи.
— А ну-ка, продолжай в том же духе! Что-то я плохо расслышал песенку!
Не то чтоб муж Селестины был трусом, но, во всяком случае, всегда чувствовал, когда перевес не на его стороне.
— Садись, Маспи… Великий! Точнее, великая сволочь!
Элуа устроился на последнем стуле.
— Ну, говорят, на старости лет ты заделался осведомителем, подонок?
— Клянусь тебе…
— Молчать! Впрочем, чему тут удивляться? Коли ты достаточно прогнил, чтобы сделать собственного отпрыска легавым…
— Я его выставил за дверь!
— Ты, случаем, не воображаешь, будто я совсем чокнутый? Просто тебе вздумалось жрать из всех кормушек сразу. Ты не мужчина, Маспи, а так себе, недоразумение! Да еще страдаешь манией величия! Право слово, мне так и хочется дать тебе хороший урок! И не будь под окнами полицейского, ты бы свое получил! А теперь слушай и постарайся запомнить: с этой минуты ты держишь пасть на запоре, ясно? Если тебя еще о чем вдруг спросят, ответишь, что дал маху и вообще ничего не знаешь… Потому как ежели тебе еще хоть раз вздумается бредить вслух, мы сюда снова приедем, а потом придется вызывать «скорую». И имей в виду: увезут не только тебя, но и этих троих доходяг… А что до твоего сынка, посоветуй ему не совать нос в мои дела, иначе он живо окажется в Старом Порту с парой кило чугуна в карманах!
— Или с ножом в спине!
Корсиканец с размаху ударил Маспи по лицу. Элуа не дрогнул.
— Тебе не следовало так поступать, Тони… никак не следовало… ты сам искал неприятностей, и ты на них нарвешься… Ох и горько ты пожалеешь об этой пощечине, Корсиканец! — только и сказал он.
— Замолкни, а то я намочу штанишки… Ты ведь не хочешь, чтобы меня прямо здесь от страха хватил инфаркт?
Трое бандитов весело рассмеялись. Уходя, Бастелика решил выкинуть новую шутку — поцеловать Селестину, просто чтобы показать, как он ценит прекрасный пол. В ответ жена Элуа плюнула ему в физиономию и тоже заработала пару оплеух. Маспи хотел броситься на Антуана, однако нож Корсиканца больно кольнул в его шею, ясно показав, что силы по-прежнему слишком неравны.
— Ну что, угомонился?.. Мадам Селестина, вы совершили ошибку… Антуан у нас на редкость ласковый малый… Ладно, чао! В следующий раз наша встреча может закончиться гораздо хуже, Маспи… Великий… А кстати, великий — кто?
Они снова захохотали с оскорбительным для хозяина дома презрением и наконец ушли. Элуа, сходя с ума от стыда и ярости, чувствовал, что отец смотрит на него с неодобрением, а Селестина и мать — с жалостью. Некоторое время он продолжал молча сидеть на стуле, а когда все же решился встать, сердито зарычал на жену:
— И все из-за твоего сына!
Селестина, задохнувшись от такой чудовищной несправедливости, даже не смогла сразу ответить.
— Моего сына? — крикнула она, вновь обретя дар речи. — А разве он и не твой тоже?
И тут Великий Маспи позволил себе совершенно бессовестное замечание:
— Я начинаю в этом сильно сомневаться!
У машины трое корсиканцев столкнулись с Пишрандом.
— Что, ходили в гости к Великому Маспи?
Бастелика хмыкнул.
— Великому… тоже мне! По-моему, он здорово сократился в размерах!
— Чисто дружеский визит, господин инспектор, — поспешил вмешаться Салисето. — Самый что ни на есть дружеский! И, кстати, я очень рад вас видеть, месье Пишранд!..
— Вот удивительно!
— Да-да, необходимо рассеять одно недоразумение… Мне сказали, будто вы взъелись на меня из-за того убитого итальянца…
— Не только, Салисето, а за все сразу, и буду преследовать тебя до тех пор, пока ты навеки не сядешь за решетку! Быть может, ночное ограбление ювелирного магазина наконец и предоставит мне случай с тобой покончить, кто знает? А ну, живо убирайся отсюда! Мне противно на тебя смотреть!
Тони закрыл глаза и до боли стиснул зубы, пытаясь справиться с пеленой бешенства, застилавшей ему разум. Антуан полез в карман за ножом. Для него это движение стало чисто рефлекторным.
— Мой кошелек! — вдруг воскликнул он.
И, словно эхо, ему ответил возмущенный возглас Боканьяно:
— Мои часы!
Ошарашенное бормотание Тони довершило картину всеобщего смятения:
— Моя…
Бандит вовремя прикусил язык и ляпнул первое, что пришло в голову:
— …ручка…
Вышло довольно глупо, и полицейский насмешливо спросил:
— Ты не ошибся, Салисето? Уж не пушку ли ты, случаем, потерял?
— Нет-нет, господин инспектор!.. У меня нет револьвера… и никогда не было… это слишком опасно… и потом, я знаю, что иметь огнестрельное оружие запрещено… Эй, ты куда собрался, Антуан?
— За нашими вещами!
— Стой на месте, дурак! Никто у нас ничего не брал… а кошелек ты где-нибудь посеял. Ну, лезьте в тачку!
На столе в гостиной Маспи лежали кошелек, золотые часы и пистолет. Дед с бабкой весело хихикали.
— А мы, похоже, не совсем потеряли сноровку… и потом, надо ж было сохранить что-то на память от таких милых гостей, верно, Элуа?
Сложив рот сердечком, тщательно завив волосы и облачившись в свой самый лучший костюм и ослепительно сверкающие лакированные штиблеты, Ипполит Доло с легким сердцем позвонил в дверь Адолей. Дверь открыл Дьедоннэ и с заговорщической улыбкой поинтересовался, зачем Ипполит явился к ним.
— Что тебя сюда привело, малыш?
— Очень важное для меня дело, месье Адоль.
