голосе. И все же рыцарю было этого мало.
— Ты можешь судить обо мне, как любой другой человек может судить о своем товарище. Ты хочешь сказать, что не в твоей власти выносить приговор, но если бы это было так, каково было бы твое решение?
Юноша на мгновение пошевелил серым веществом, прежде чем ответить. По сути своей мальчик был церковномучеником. Пресвитерианское воспитание слишком сильно повредило его психику, и хотя, как он уже сказал, он сочувствовал Геллиарду, все же ему — чей разум был напичкан догмами морали, а жизненный опыт равнялся нулю — казалось, что страдания не могут служить оправданием пороков. Жалость к солдату заставила его на мгновение повременить с ответом. В какую-то секунду в его голове даже промелькнула мысль солгать, чтобы подбодрить своего товарища по заключению. Но затем, вспомнив, что завтра ему предстоит умереть, он решил, что не стоит орать на себя грех лжесвидетельства, даже если это ложь во спасение ближнего, и поэтому он медленно ответил:
— Если бы мне выпало судить вас, сэр, как вы о том просите, я бы был снисходителен к вашим грехам, поскольку вам пришлось много страдать. И все же, сэр Криспин, ваши дурные деяния и зло, которое вы сотворили в жизни, перевесило бы чашу весов против вас. Вы не должны были осквернять свою душу и подвергать ее риску проклятия только потому, что зло других искалечило вам жизнь, — добавил он внушительно.
Криспин прерывисто вздохнул, как от резкой боли, и некоторое время после этого сидел неподвижно. Затем горько рассмеялся.
— Прекрасно сказано, преподобный сэр! — воскликнул он с издевкой. — Меня только удивляет, зачем вы сменили церковную проповедь на меч, а сутану на кирасу. Вот вам, знатоку казуистики, еще одно изречение: «Суди своего соседа, как самого себя, будь милосерден к нему, и милость Божья не минует тебя». Можете пережевывать это, пока поутру не явится палач. Спокойной вам ночи, сэр!
И, откинувшись на кровать, Криспин начал приготовление ко сну. Он еле двигался от усталости, и на сердце у него было скверно.
— Вы не правильно меня поняли, сэр Криспин! — вскричал пристыженный юноша. — Я судил вас не от сердца, а так, как учит церковь.
— Если этому учит вас церковь, то, клянусь, я никогда не стану церковником! — рявкнул Криспин.
— Со своей стороны, — продолжал юноша, — как я уже говорил, я сочувствую вам от всего сердца. Более того, ваш рассказ так глубоко тронул мою душу, что если бы мы снова обрели свободу, я с радостью и охотно предложил бы вам свою помощь, чтобы наказать этих негодяев.
Сэр Криспин рассмеялся. Он судил больше по тому, как им были произнесены эти слова, чем по их содержанию.
— Где ваш разум, о, казуист? — продолжал он издеваться. — Где же ваши доктрины? Господь сказал: «Аз всем воздам!» Ха!
И пустив свою «парфянскую стрелу», он завалился спать.
Он был отвергнут, сказал он сам себе. Он должен умереть так же, как и жил, — в одиночестве.
Глава 8. Решетка
Усталость брала свое, и, несмотря на свое состояние, Криспин зевнул. Кеннет, сидя в углу, с изумлением прислушивался к ровному дыханию своего соседа. Он не обладал такими же железными нервами и презрением к смерти, как Геллиард, и поэтому не мог последовать его примеру.
Между тем дыхание спящего начало раздражать Кеннета: оно как бы подчеркивало разницу между ним и Криспином. Пока Геллиард рассказывал историю своей жизни, пробудившийся в мальчике интерес на время заслонил страх перед завтрашним днем. Теперь же, когда Криспин заснул, страх овладел Кеннетом с новой силой. Мысли теснились в голове, и он сидел, понурив голову и зажав руки между колен, вспоминая в основном Шотландию и свою возлюбленную Синтию. Узнает ли она о его кончине? Будет ли она рыдать по нему? — как будто это имело значение. И любая цепочка мыслей приводила его к неизбежному результату — завтра! Содрогнувшись, он крепче стиснул руки.
В конце концов он упал на колени, обращая к Господу не столько молитву, сколько плаксивую жалобу. Он чувствовал себя трусом — особенно из-за мирного храпа этого грешника, которого он презирал, — и он твердил себе, что настоящий джентльмен должен бесстрашно встречать свой конец.
— Но завтра я буду мужествен. Я буду храбр, — бормотал он.
Тем временем Криспин продолжал спать. Когда он проснулся, около его лица светила» настольная лампа, которую держал в руке высокий человек в сутане и широкополой шляпе, скрывавшей черты лица.
Все еще окончательно не проснувшись и мигая, как сова, Криспин сел на кровать.
— Который час? — спросил он.
— Уже за полночь, несчастный, — ответил глубокий звучный голос. — Ты вступил в свой последний день жизни — день, солнце которого померкнет для тебя навсегда. Но у тебя осталось еще пять часов, которые ты проведешь в этой обители слез.
— Так вы разбудили меня только затем, чтобы это сообщить? — рявкнул Криспин таким громовым голосом, что фигура в сутане быстро отступила назад, как будто ожидая удара. — Убирайся прочь и не нарушай покой джентльмена!
— Я пришел из христианского милосердия, — отвечал священник. — Покайся, брат мой.
— Не надоедай мне, — зевнул Криспин. — Дай мне поспать.
— Через несколько часов ты уснешь крепким сном. Подумай, несчастный грешник, о своей судьбе.
— Сэр! — рявкнул «Рыцарь Таверны». — Мое терпение иссякает. Но зарубите себе на носу одно: мои пути в рай другие, чем у вас. Если рай и вправду населен такими каркающими созданиями, как вы, я буду рад, если не попаду туда. Поэтому ступай, дружок. Оставь меня в покое, пока я не переступил грань гостеприимства.
Священник постоял в молчании, затем поставил светильник на стол и воздел руки к низкому потолку каземата.
— Будь благословен, Господь! — начал он молитву. — Снизойди к этому черствому сердцу закоренелого грешника, низкого, коварного бунтовщика, чьи…
Дальше ему не удалось развить свою мысль. Криспин вскочил на ноги с выпученными глазами.
— Вон! — загремел он, указывая на дверь. — Убирайся вон! На последнем часу жизни я не опорочу свою душу, ударив безоружного. Но убирайся, пока я не передумал! Адресуй свои молитвы в ад!
Священник отступил назад перед этим взрывом негодования. Мгновение он колебался, а затем повернулся к молчаливо стоящему Кеннету. Но пресвитерианская церковь научила того ненавидеть сектанта или баптиста как самого дьявола, и поэтому он присоединился к словам Криспина, хотя и в более мягких выражениях:
— Прошу вас, уходите, — сказал он. — Но если вы хотите оказать нам христианскую помощь, оставьте светильник. Здесь станет темно после вашего ухода.
Священник внимательно посмотрел на Кеннета и, тронутый его кротким тоном, поставил светильник на стол. Затем, подойдя к двери, он обратился к Криспину:
— Я ухожу, раз вы с такой яростью отвергаете мои молитвы. Но все равно я буду молиться за вас и вернусь в надежде, что ваши сердца смягчатся перед приближающейся неизбежностью вашей кончины.
— Сэр, — устало промолвил Криспин. — Вы переговорите даже жену селедки.
— Я ухожу, ухожу! — воскликнул священник, но на пороге он снова задержался.
— Я оставляю вам светильник, — сказал он. — Может, он осветит вам дорогу к Божьему храму. Я вернусь к рассвету. — И с этими словами он вышел.
Криспин громко зевнул и потянулся. Затем указал на скамейку:
— Давай, малыш, теперь твоя очередь. Кеннет поежился.
— Я не могу уснуть! — воскликнул он. — Не могу.
— Как хочешь. — И, расправив плечи, Криспин присел на край скамьи. — Эти чертовы корноухие! — пророкотал он. — Они все заботятся о человеческой душе, а вот на тело им наплевать. Целых десять часов у меня во рту не было ни куска мяса, ни глотка вина. Не то чтобы я очень проголодался, но, клянусь Богом, мое горло суше, чем их проповеди, и я с радостью отдал бы четыре из оставшихся пяти часов за бутыль
