его манера одеваться? Будет ли более гуманно не замечать этого и поощрять его дальше? У меня не хватает на него терпения.
— Что касается его манеры одеваться, то, как я уже говорил, это больше ваша вина.
— Сэр Криспин! — грозно произнесла она. — Вы становитесь утомительным.
— Да, — ответил он, — я начинаю утомлять вас своими словами, потому что говорю о долге, а это утомительная тема для беседы.
— Какой долг? О чем вы говорите? — Ее щеки окрасил стыдливый румянец.
— Я поясню, — ответил он невозмутимым тоном. — С этим юношей вы помолвлены. У него доброе сердце, он благородный и честный человек, временами даже слишком честный и благородный, но оставим это. Из простого каприза, причуды вы решили посмеяться над ним, как часто поступают существа вашего пола, когда считают мужчину своей собственностью. Из этого он заключает, бедный мальчик, что больше ничего не значит в ваших глазах, и чтобы вернуть прежнее расположение — единственная вещь в мире, которую он ценит больше жизни, — он начинает совершать глупость за глупостью. Это дает вам новый повод для насмешек. Он ревнует вас, как курица свое потомство.
— Ревнует? — откликнулась Синтия.
— Ну, конечно! И его ревность заходит так далеко, что он подозревает даже меня! — воскликнул он с преувеличением, безразличием и изумлением. — Меня! Рыцаря Таверны!
Его слова заставили ее задуматься. Продолжая размышлять, она пришла к неожиданному открытию, от которого у нее перехватило дыхание.
Толчком к этому послужил тот презрительный тон, с которым Криспин говорил о ревности Кеннета к нему. Ведь это чудовищно и неестественно, подумала она. Затем в ее мозгу вспыхнул ответ. Она поняла, что, несмотря на насмешки Геллиарда, подозрения Кеннета небезосновательны.
В это мгновение она поняла, что именно Криспин с его презрительным отношением к самому себе вытеснил из ее сердца Кеннета. Она никогда не любила его по-настоящему, но она мирилась с ним, по крайней мере. И, только сравнивая его с Криспином, она начала его презирать. Его слабость, бесхарактерность, постоянные заботы о душе представляли резкую противоположность веселому, крепкому, храброму характеру Криспина.
Эти мысли неосознанно постоянно бродили в ее голове, но только сейчас искренняя самоуничижительная речь Криспина позволила ей вникнуть в их смысл.
Она любила его. То, что он говорил о себе как о недостойном солдате удачи, немногим лучше искателя приключений, человека, лишенного веса в обществе, не имело сейчас ровно никакого значения. Она любила его. Она догадалась об этом после того, как Криспин пугливо спросил ее, были ли у Кеннета основания ревновать его к ней. И, подумав об этом хорошенько, она пришла к выводу, что если бы Кеннет знал, что творится в ее сердце, у него были бы все основания для ревности.
Она любила его той редкой разновидностью любви, которая заставляет женщину следовать за мужчиной на край света, оставаться с ним, когда весь мир отвернулся от него, и молить Бога об одном: делить с ним радости и горе всю жизнь.
И такую любовь Криспин не замечал, он не верил в саму возможность ее существования, он был настолько слеп, что с презрением смеялся над глупым молокососом, ревнующим его к Синтии. И в то время, как она сидела, всем сердцем погруженная в свое открытие, с бледным вдохновенным лицом, он, кому предназначалась вся ее любовь и нежность, продолжал убеждать ее полюбить другого.
— Вы наверняка заметили в нем ревность, — говорил он, — и как вы попытались ее усыпить? Никак. Напротив, вы возбуждали ее каждым словом, каждым движением. Вы возбуждали ее тем, что — без всякой на то причины — прогуливаетесь со мной, сидите здесь на скале и заставляете меня говорить о вашем долге. Не придется ли вам пожалеть о своем поведении, когда ревность толкнет его на новые безрассудства, которые могут принести печальные плоды? Неужели вам не жалко бедного мальчика, и вы не хотите посоветовать ему вести себя разумно? Нет. Вы будете дразнить его и толкать на новые глупые выходки. И из-за этих ошибок, которые он будет совершать по вашей вине. — хотя вы можете об этом и не догадываться, — вы заключаете, что он вам не подходит, и начинаются сердечные драмы.
Она слушала его со склоненной головой, настолько поглощенная своими мыслями, что пропустила половину из того, что он говорил. Внезапно она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Вы стали таким, какой вы есть, — по вине женщины?
— Нет. Но какое это имеет значение к судьбе Кеннета?
— Никакого. Я просто спросила. Я не думала о Кеннете.
Он уставился на нее с ошарашенным видом. Неужели его речь была так холодна и неубедительна, что она спокойно заявляет, что не думает о Кеннете?
— Вы будете думать о нем, Синтия! — взмолился он. — Вы будете думать о том, что я вам говорил, и, проявив к нему доброе участие, вы превратите его в мужчину, которым потом будете гордиться. Будьте с ним искренни, дитя, и если впоследствии вы поймете, что все-таки не в состоянии полюбить его, то скажите ему об этом. Но скажите это искренне и по-доброму, а не так, как вы разговариваете с ним сейчас.
Некоторое время она молчала, ее чувства были близки к негодованию. Затем сказала:
— Я бы хотела, сэр Криспин, чтобы вы послушали, как он отзывается о вас.
— Он говорит обо мне не в лучших красках, это несомненно. Но у него есть на то веские основания.
— И все же вы спасли ему жизнь.
Эти слова пробудили Криспина из задумчивости к реальности. Он перебрал в памяти обстоятельства спасения Кеннета и ту цену, которую мальчик должен заплатить за эту услугу, и внезапно он осознал, что, защищая Кеннета перед Синтией, он только понапрасну тратит дыхание, ибо его будущие деяния навсегда закроют ему путь к сердцу Синтии. Нелепость положения сильно ударила по его самолюбию, и он резко поднялся.
— Позже у него будет мало причин благодарить меня, — пробормотал он. — Пойдемте, мисс Синтия, становится темно.
Она механически подчинилась, и они молча направились назад к замку, изредка обмениваясь парой слов, не имеющих особого значения.
Но его доводы в пользу Кеннета не пропали даром. Не совсем понимая, какие силы движут ею, Синтия решила помириться с юношей. Ею овладела меланхолия. Криспин не увидит, что скрывается в ее сердце, а она никогда не расскажет ему об этом. Жизнь потеряла для нее свои свежие краски и значимость, а раз так, не все ли равно, что ждет ее впереди?
Поэтому на следующее утро, когда ее отец вернулся к разговору о Кеннете, она терпеливо слушала его, не проявляя прежней агрессивности. С тем же безразличием она встретила униженные просьбы Кеннета простить его, так же холодно позволила поцеловать себе руку, возродив в мальчике надежду на реабилитацию.
Но на душе у мисс Синтии было грустно, а щеки ее утратили былой румянец. Она стала задумчивой, часто вздыхала, и под конец ей стало казаться — как это бывало со многими девушками, — что ей суждено всю жизнь провести в бесплодных воздыханиях по человеку, который даже не думает о ней.
Глава 15. Возвращение Джозефа
Со своей стороны, все эти дни Кеннет мучительно размышлял над тем, как поднять себя в глазах возлюбленной. Но его попытки были столь неуклюжи и неверны, что он вскоре перестарался в своем усердии, пренебрежительно отозвавшись о Криспине в присутствии Синтии. Ее глаза широко раскрылись, и если бы он был понаблюдательнее, то поспешил бы перевести разговор в другое русло. Но ревность лишила его последних скудных остатков разума, которыми его наградила природа, и он продолжал говорить о Криспине, не заботясь о форме выражения. Однако вскоре она прервала поток его красноречия:
— Кеннет, разве я не говорила вам, что лучший способ стать джентльменом, это не оскорблять имя того, кто спас вам жизнь? Что джентльмен должен презирать себя за такой поступок?
Как и раньше, он стал возражать, что его слова не содержали ничего обидного для сэра Криспина. Он был готов разрыдаться, как школьник, каковым и оставался в душе.
— А что касается моей благодарности за указанную им услугу, — произнес он, ударяя кулаком по дубовому столу, — то эта благодарность должна быть оплачена, и с процентами, ибо я могу заплатить за нее своей жизнью.
— Я не понимаю, о каких процентах вы говорите, если вы должны рисковать тем, чем обязаны своему
