постоял, поглядел на тусклые звезды и пошел к родному ултыру.
У темной огороди встретили его собаки. Они жались к нему, скулили.
Он перелез, прокрался к керке и сел у раскрытых дверей. Ночью керка казалась еще ниже, только крутая односкатная крыша поднималась над конопляником. Он сидел на перевернутой колоде и думал о Вете, о сородичах. Они спят, а он бродит вокруг родного ултыра, третью ночь бродит.
Кто-то громко закашлял, заскрипели нары. Пера ушел от дверей, залег в траву.
Из керки вышел старый Сюзь с рогатиной. Собаки покрутились у него под ногами и кинулись в траву. Подняв рогатину, старик пошел за ними. Пера отполз к огороди, перемахнул через нее и свалился в яму. Старый Сюзь увидел его, закричал, и сразу ожил ултыр – замелькали серые тени, зачакали стрелы по сухим жердям.
Пера выполз из ямы и побежал к лесу, наткнулся на колючий елушник, свернул в лог. Ночь темная, глаз коли – не увидишь, а он бежал, через ямы прыгал, нырял под широколапые елки. Места родные ему, знакомые, вырос он здесь, каждую ямку знал, каждый кустик.
Логом бежать тяжелее, оплетала ноги осока. Он остановился, но услышал лай собак и заметался, как обложенный зверь. Низом уходить, по открытому месту, сыро. Услышат его сородичи, подстрелят. Он бросился в гору и завяз в густом осиннике, кое-как вылез из лога, прополз шагов двадцать и свалился. Не успел как следует отдохнуть, светать начало. Он вытер волглым мохом горячее лицо, переобулся и пошел напрямик к Юг-речке.
Белело небо. Дрозд-ранник будил птиц. Лес отряхивался, светлел.
Все чаще и чаще попадались сырые травянистые полянки, кривые черемухи, ракитник. Лес расступался, редел. Пера вышел к Круглому омуту и стал спускаться по речке в урочищеворса-морта.
Речка выбежала на луга. Он перешел ее, поднялся на гору. Внизу чернел большой старый лес. В нем всегда было сумрачно и тихо, его облетали веселые птицы, боялись охотники. Жил в старом лесу брат оштяцкого бога Мойпер, служили ему хитрые росомахи. В голодную зиму Пера бил здесь лосей, кормил сородичей мясом, а весной поставил на краю урочища островерхий чом – шалаш. Подходя к своему чому, Пера вспомнил, что в урочище ворса-морта приходят умирать старые одинокие волки.
Целый день провозился он с луком, мочил его в ручье, обматывал сыромятным ремнем. В сумерки вышел на охоту, добрался по ручью до Юг-речки, подстрелил двух куликов и вернулся к чому с едой.
Всю ночь ему снилась старая Окинь. Она поила его вересковым сюром. Он пил из большого туеска теплый сюр и не мог напиться. Мимо провели Вету, он побежал за ней и завяз в густом, холодном осиннике…
Проснулся он рано, напился в ручье и пошел на Шабирь-озеро. В лесу темно. Серые совята летали неслышно, будто плавали среди черных елок. Не похожи они на птиц. Старый Сюзь говорил, что это орты – души умерших сородичей. «Кто нарушит обычай отцов, – говорил он, – душа того после смерти не улетит к предкам, а станет серой ночной птицей».
По сваленной лесине Пера перебрался через Юг-речку и вышел на луга. Солнце уже поднялось, искрилась роса. Он брел по мокрой траве к березам и думал: просить надо у князя Юргана лодку-камью. Без оштяцкой камьи рыбу из озера не достанешь. Шабирь-озеро хитрое. С одной стороны широкая отмель – какая на ней рыба! А с другой – болото топкое, не подойдешь.
Он спустился от берез к Шабирь-озеру и увидел двух оштяков на лодке – старика и молодого парыча. Молодой стоял на коленях, с гребком, а старик возился с сетью. Приглядевшись, Пера узнал обоих: рыбачил Золта с сыном. Нагруженная рыбой оштяцкая камья шла тяжело и шагах в десяти от берега застряла на отмели. Рыбаки вылезли и взялись за камью.
Пера зашел в воду и помог им подтащить камью к берегу.
– Нога у меня болит, – сказал Золта, вылезая из воды. Он сел на песок и заохал.
Парыч стал выбирать из камьи рыбу. Пера хотел помочь, но старик усадил его рядом с собой и стал рассказывать, как в первый месяц зеленой травой он гнал кобылиц в пауль, как хозяин испугал лошадей и больно хлестнул его суком по ноге.
– В месяц налима я не отдал хозяину леса первую убитую птицу. Хозяин леса на меня рассердился.
Пера спросил о здоровье князя.
– Князь Юрган друг тебе. И старому Сюзю он друг. Молодая жена князя из вашего ултыра.
– Князь примет меня? – спросил Пера.
Золта не ответил, охая поднялся, вытащил из куста шест.
– Всю рыбу не выбирай из камьи, – сказал он сыну. – Шаман Лисня придет. Золта вздохнул. – Худой человек шаман Лисня, но обычай предков нельзя нарушать. Десятую часть добычи предки отдавали шаману.
Золта наломал ивняка, укрыл и взялся за шест.
– Жди шамана, друг Пера. Он возьмет рыбу, ты – камью!
Они ушли.
Пера натаскал к кострищу сушняка, сходил за берестой. Сняв с шеи кожаный мешочек, он развязал его, достал белый камешек, кусок крепкого железа и трут, высек на трут искру и поджег бересту.
«Золта не хозяин пауля, – думал Пера, раздувая огонь, – надо к князю Юргану идти, князь не откажет».
Солнце поднялось высоко, середина дня скоро. Пера выбрал в оштяцкой камье толстого линя, испек его на углях, разрезал, густо посыпал золой и стал есть. Жирная рыба пахла тиной, казалась пресной. Не зря, видно, старый Сюзь отдавал за маленькое ведерко соли сорок зимних соболей.
Шаман Лисня пришел один, сел к костру и зацэкал.
– Цэ, цэ, цээ… Как будешь жить, парыч?
