В разгар пиршества в дом старейшины вошел высокий и худой жрец. В широких черных одеждах он больше походил на огородное пугало, чем на человека.
— Светлейший криве зовет всех к священному дубу, — торжественно произнес жрец, — народ собрался и ждет старейшину.
— Пусть будет так, — сказал хозяин, вставая.
— Христиане не должны выходить из дому, иначе будут наказаны смертью, — продолжал жрец, — так велел криве.
— Мы повинуемся, — ответил старейшина. — А вы простите, гости, что оставлю вас. Рабы, угощайте и веселите русских гостей.
— Криве еще повелел, — с каменным лицом закончил жрец, — русскому юноше Андрейше прийти к священному дубу.
Бояре с удивлением переглянулись.
Юноши шли за посланцем жреца по тропинке, еле заметной в густой траве. Им встретилась лосиха с двумя детенышами. Она спокойно обгладывала листву с молодого деревца. С озера доносилось кряканье уток и хлопанье крыльев. Солнце давно зашло, на западе догорали последние краски, несколько больших звезд показались на небе. Луна, большая и матово-бледная, словно надутый бычий пузырь, плыла над темными вершинами деревьев.
На дальнем конце острова, густо поросшем орешником и бузиной, жил криве, хранитель святилища, главный жрец озерных селений. Его дом, невидимый в кустах, стоял недалеко от священного дуба и был такой же, как дом старейшины. Он тоже разделялся на две половины. В одной жил сам криве, а в другой — его служанки. Других построек на этом конце острова не было.
Дверь отворила девушка в красном платье.
Криве был крепкий седой старик с высоким лбом и пронзительными глазами. Он сидел на высоком дубовом стуле, укрыв ноги шерстяным платком. Окна пропускали в горницу тусклый вечерний свет через промасленные куски холстины. В железном держаке ярко горели две желтые восковые свечи.
Любарт приветствовал жреца, став на одно колено. Старик положил высохшую руку ему на голову и потрепал желтые, выгоревшие на солнце кудри.
Андрейша низко поклонился старцу.
— Ты Андрейша, жених дочери жреца Бутрима? — спросил криве, кинув на юношу любопытный взгляд.
— Я Андрейша. А разве мастер Бутрим жрец? — удивился он.
— Не удивляйся, он не имел права открыться тебе, — сказал жрец. — Теперь ты все узнаешь. Людмила ждет в соседнем селении. В молодости я жил в городе Киеве и хорошо разговаривал на вашем языке, — закончил он совсем другим голосом. — Не разучился ли я?
Только сейчас мореход сообразил, что жрец говорит с ним по-русски.
— Андрейша хорошо знает литовский и прусский, светлейший криве, — с поклоном сказал Любарт.
— Подойди сюда, ближе к огню, — сказал жрец.
Он взял руку юноши и заглянул ему в глаза. Андрейша чувствовал, что какая-то сила истекает из руки жреца и расходится по всему телу. А глаза старика заставили забыть все. На короткое мгновение сознание покинуло юношу, он пошатнулся… Придя в себя, Андрейша снова увидел стены, увешанные татарскими коврами, и спокойные глаза седовласого старца.
— Ты чист, — глубоко вздохнув, сказал криве. — Ты по-прежнему любишь Людмилу, хотя и узнал, что она дочь жреца, и хорошо относишься к нашему народу, не презираешь его за поклонение старым богам… У тебя много зла впереди, — закончил старик, еще раз вздохнув. — Будь мужествен.
Жрец хлопнул в ладоши. Вошла служанка и, улыбнувшись, подала Андрейше оловянный кувшин с медом.
— Испробуй, юноша, Гвилла отлично готовит мед, — сказал жрец.
Андрейша глотнул, и огонь разлился по его жилам.
Девушка подала кувшин Любарту.
— Пойдемте к священному дубу, дети мои, — тихо произнес криве, когда кувшин опустел. — Боги требуют справедливости.
Священный дуб был огромный, раздобревший на жертвенной крови. Внизу ствол его был так широк, что в дупле свободно мог повернуться всадник. Повыше дупла виднелись три ниши с истуканами. У корней лежал жертвенный камень и горел огонь. За алтарем валялись обожженные кости животных, приносимых в жертву.
По случаю торжества вайделоты разожгли большой огонь. Потрескивая, ярко горели сухие дрова. Ветерок, начавшийся было на закате, снова затих, и дым столбом поднимался в темное небо, к звездам. Тучи комарья толклись на свету с надоедливым звоном.
В колеблющемся пламени жертвенного огня все выглядело необычно, загадочно — и лица людей, и священный дуб, и деревянные боги.
— Кто это? — кивнув на идолов, шепотом спросил Андрейша у своего приятеля.
— В середине — Перкун, — тоже тихо ответил Любарт. — Правее — бог Потримпос. Он господин над водами, хозяин урожая, покровитель мореходов и храбрых.
Андрейша вгляделся. Деревянная статуя изображала молодого красивого человека с добродушным, даже веселым выражением лица. Вокруг его головы обвился уж.
— А что в миске? — спросил он, кивнув на глиняный сосуд, стоявший перед истуканом.
— Священный уж, — шептал Любарт. — В жертву Потримпосу приносят молоко, мед, плоды. Из человеческих жертв он принимает только детей.
— Какой страшный! — показал Андрейша на деревянного бога слева от Перкуна, с белой повязкой на голове, седобородого, бледного и тощего.
— Это Поклюс. Он может приказывать смерти, насылать болезни. Ты прав. Поклюс страшный бог. Все, что есть плохого на земле, идет от него. Старость, смерть, холод, разрушение. Видишь, — продолжал Любарт, — перед ним лежат три черепа: человека, коня и быка. Он принимает в жертву головы человека и животных.
— Значит, он вредит людям? — спросил Андрейша.
— Когда разозлится… Если родственники покойного не принесут жертвы, он явится в дом, и горе тогда родственникам.
Андрейша стал смотреть на Перкуна, мускулистого человека средних лет. Правая рука бога поднята, и в нее вложен кремень для высекания жертвенного огня. Голова Перкуна увенчана огненными лучами из крашеной соломы, борода всклокочена.
— Великий из великих — ему нужна жертва каждый день, — продолжал Любарт, заметив, что Андрейша смотрит на Перкуна. — Ему посвящена пятница. Одному человеку на всем свете, верховному жрецу в Ромове, открывает Перкун свои пожелания.
Два вайделота подбросили несколько охапок сухих дров в жертвенный огонь, он разгорелся еще ярче.
Теперь Андрейша как следует разглядел священный дуб. Маленькие болванчики висели среди листвы, как желуди. Идолы покрупнее стояли между ветвей. Кроме богов, на дереве висели бусы из раковин, серебряные и золотые монеты, копченые окорока и другие предметы.
Народу собралось много. По призыву криве люди приехали из других селений, разбросанных на островах.
Рыцарь Гуго Фальштейн в тяжелых доспехах стоял рядом со своими оруженосцами. Милегдо Косоглазый приказал пленникам снять шлемы. Немцы повиновались и держали шлемы в руках.
Присмотревшись, Косоглазый признал в Гуго Фальштейне знакомого рыцаря. В прошлом году литовец был взят в плен и насильно обращен в христианство. В Кенигсбергском замке Косоглазый ухаживал за рыцарскими лошадьми. Рыцарь Гуго Фальштейн был один из тех, кто относился к нему сочувственно и даже помог кое в чем. И Косоглазый не забыл добра.
Подняв руки ладонями к небу, криве испрашивал волю богов. Теперь на нем были черные одежды жрецов бога Поклюса и белый пояс. Криве окружали жрецы ниже рангом, с черными повязками на
