уже лучше, oui[5]?
– Я сто лет болела ветрянкой. Я больше никогда, никогда не буду ничем болеть.
– Я сделаю тебе гри-гри[6] для хорошего здоровья, – он устроил ее поудобнее у себя на колене, и тут из фургона вышла Лили. Она была в широком халате и несла в руке тяжелую сумку с принадлежностями для грима. – Ах, мадемуазель Лили! – Леклерк ухитрился поклониться даже с ребенком на колене. – И еще красивее, чем прежде!
Она захихикала и протянула ему руку для поцелуя.
– Так хорошо вернуться домой, Жан.
– Проходите, проходите. Я приготовил для вас ужин, так что сейчас перекусим.
При упоминании об ужине Макс вышел из фургона и обнял Леклерка. Все пошли через двор, где пышно цвели розы, лилии и бегонии, к крыльцу из нескольких ступенек и, войдя в дверь, оказались прямо в кухне. Здесь горел свет, отражаясь от белого кафеля и полированного темного дерева.
В углу кухни был небольшой очаг, кирпич его от дыма приобрел приятный серо-розовый тон. На нем стояла пластмассовая флюоресцирующая статуя Святой Девы увешенная бусами и перьями.
Хоть внутри и было на удивление прохладно, и Люк не поверил, что этим очагом недавно пользовались, его нос учуял вкусный запах свежевыпеченного хлеба.
Под потолком висели сухие пучки специй и трав, связки лука и чеснока. Над очагом на крючках разместились блестящие медные горшочки. Еще один горшок стоял на задней горелке, из-под его крышки валил пар. Что бы там ни кипело – аромат был райский.
Длинный деревянный стол уже был уставлен тарелками, чашками, с красиво сложенными льняными салфетками сбоку. Все так же держа Роксану на руках, Леклерк направился к шкафу за дополнительным прибором.
– Гамбо[7], – вздохнула Лили, обняв Люка за плечи. Ей очень хотелось, чтобы он почувствовал себя дома. – Никто не умеет готовить лучше Жана, солнышко. Подожди чуть-чуть, сейчас сам попробуешь. Если я не буду соблюдать диету, то за неделю растолстею так, что не влезу в свое трико.
– Сегодня можешь не волноваться, сегодня – просто ешь, – Леклерк усадил Роксану на стул, взял две салфетки и снял горшок с плиты.
Люк зачарованно смотрел на татуировку, которая пульсировала и плясала от худого запястья до самого плеча старика. Это были змеи, наконец понял Люк. Целое гнездо выцветших сине-красных гадюк, которые переплетались и обвивали жилистую руку.
Казалось, они вот-вот зашипят.
– Нравится? – веселые глаза Леклерка изучающе уставились на Люка. – Змеи, они быстрые и хитрые. Для меня – символ большой удачи, – он негромко присвистнул и резко протянул руку по направлению к мальчишке: – Змеи не подошли бы тебе, парень, – захихикав, старик принялся разливать по тарелкам густую, острую похлебку – гамбо. – Макс, ты привел мне молодого волчонка. Того и гляди, укусит.
– Волк должен расти в стае, – Макс небрежно приподнял со стола корзинку и взял себе золотой ломоть хлеба, потом передал корзинку Лили.
– Леклерк, а кто я? – совершенно проснувшись, Роксана черпала ложкой свое гамбо.
– Ты? – старое морщинистое лицо смягчилось, и он провел большой, узловатой рукой по волосам девочки. – Ты – мой маленький котенок.
– Только котенок?
– Да, но котята умные, смелые и мудрые, а некоторые из них даже вырастают в тигров.
Она просветлела и искоса взглянула на Люка:
– А тигры сильнее волков.
Когда взошла луна и даже эхо музыки с улицы Бурбон затихло, Леклерк уселся на мраморную скамью во дворе среди своих любимых цветов.
Этот дом принадлежал Максу, но именно Леклерк был его настоящим хозяином. Он помнил, как когда-то много лет назад жил в хижине в плавнях, вокруг цвели дикие цветы, которые его мать пыталась приручить и выращивать в пластмассовых горшочках. Он помнил запахи попурри[8] и специй, краски разноцветных тряпок и полированного дерева – все эти воспоминания он принес с собой, добавив к ним пристрастие Макса к изяществу и элегантности.
Леклерк был бы счастлив, если бы вернулся обратно на болота – но он не смог бы жить без Макса и семьи, которую дал ему Макс.
Он курил свою неизменную трубку и вслушивался в ночь. Слабый ветерок шелестел в листьях магнолии, прогоняя жару и обещая скорый дождь – так насмешливая женщина может пообещать поцелуй. В воздухе, словно дым, повисла постоянная сырость, съедающая кирпичи и камни французского квартала.
Он не видел и не слышал, как подошел Макс, хотя его слух был очень острым. Он просто почувствовал его.
– Ну? – он пыхнул трубкой и поднял взгляд вверх, на звезды. – Что ты будешь делать с мальчиком?
– Дам ему шанс, – ответил Макс. – Точно так же, как ты дал мне – много лет тому назад.
– Он хочет съесть глазами все, что видит вокруг. Такой аппетит будет непросто удовлетворить.
– Ничего, я его накормлю, – в голосе Макса послышались нотки нетерпения, и он присел на скамью рядом с Леклерком. – Или ты захочешь, чтобы я его прогнал?
– Уже слишком поздно рассуждать, ты все равно послушаешь только свое сердце.
– Лили к нему привязалась… – начал Макс, но его прервал хрипловатый смех Леклерка.
– Только Лили, mon ami[9]?
Макс не спеша зажег сигару и вдохнул дым.
– Мне тоже нравится этот мальчик.
– Ты любишь этого мальчика, – поправил Леклерк. – А как же могло быть иначе, если ты смотришь на него и видишь себя? Из-за него ты все время помнишь…
Это было нелегко признать. Макс понимал, что даже когда люди любят друг друга, они все равно могут причинить друг другу боль.
– Из-за него я помню, что не имею права забыть. Если забыть всю боль, одиночество, отчаянье, то забудешь и о том, что надо уметь чувствовать благодарность, когда этого нет. Ты ведь сам научил меня этому, Жан.
– И так хорошо, что мой ученик теперь сам стал учителем. Мне это нравится, – Леклерк повернулся к Максу, и его карие глаза блеснули в темноте. – Но понравится ли тебе, когда он превзойдет тебя?
– Не знаю, – Макс посмотрел вниз, на свои руки. Сильные, гибкие, быстрые и умные руки. Он боялся, что его сердце не выдержит, когда эти руки начнут становиться медлительными и старыми. – Я начал учить его магии. Но еще не решил, буду ли учить дальше.
– От этих глаз ни один секрет не укроется надолго. Чем он занимался, когда ты его нашел?
Макс невольно улыбнулся.
– Чистил карманы.
– А-а, – Леклерк тоже хихикнул в трубку, – так он уже один из нас. Так же ловко, как ты когда-то?
– Точно так же, – признал Макс. – Может быть, даже лучше, чем я в его возрасте. Он меньше боится, что его поймают, и он злее. Но между кошельками на ярмарках и сейфами в богатых домах и дорогих отелях очень большая разница.
– Разница, которую ты преодолел с изяществом. Сожалеешь об этом, mon ami?
– Отнюдь, – Макс опять засмеялся. – Какой-то я неправильный, да?
– Ты родился, чтобы воровать, – Леклерк пожал плечами, – и вытаскивать кроликов из шляп. И, по- видимому, подбирать заблудших овечек. Хорошо, что ты наконец вернулся домой.
– Хорошо вернуться домой.
Какое-то время они сидели в тишине, наслаждаясь южной ночью. Потом Леклерк перешел к делам.
– Брильянты, которые ты прислал из Бостона, были просто великолепны.
– Мне больше нравился жемчуг из Чарльстона.
– А, да, – Леклерк выдохнул дым. – Элегантный, но вот брильянты…В них было столько огня. Мне было больно их продавать.
– И ты получил…?
