Но тот сопротивлялся.
— Отдай! — повторил инспектор.
И он вырвал из руки оборванца что-то вроде трубочки, обёрнутое в грязную тряпку.
Комиссар тихонько свистнул. Жино широко раскрыл глаза.
Инспектор развёртывал тряпку. На пол упала золотая монета. Жино бросился к ней.
Жозэ сунул руку в свой жилетный карман.
— А вот эту старик обронил на улице, — сказал он.
— Вечер не пропал даром, — удовлетворённо заметил комиссар.
Он взял одну из монет и стал внимательно её разглядывать.
— Латинский союз! Хм!.. Ему не отвертеться, он скажет, где он их нашёл.
Жино беспомощно развёл руками и покачал головой.
— Нет, господин комиссар, он вам этого не скажет, никогда, никогда. Он глухонемой и дурачок.
Комиссар нахмурил брови.
— Все равно, мы отведём его в участок.
— Скажите, комиссар, вы уже давно выслеживаете этого субъекта? — вполголоса спросил Жозэ.
— Нет, — виновато улыбаясь, ответил комиссар, — следователь просто поручил мне проследить, благополучно ли вы добрались до дома. Как видите, мы не зря потрудились. Нам удалось застукать Фризу… Да, его здесь так называют, я даже забыл его настоящую фамилию. А я-то считал, что он такой безобидный, но…
— Трудно будет вытянуть из него что-либо, — заметил репортёр.
— Надо все же попробовать.
Жино, слушавший разговор, с улыбкой подошёл к ним.
— Господин комиссар, я могу попытаться узнать то, что вам нужно. Я его хорошо знаю, и со мной он не дичится… Он приходит ко мне пилить дрова. Иногда я ему даю тарелку супа. Он меня в общем понимает… Правда, не всегда.
— Давайте, — проговорил Жозэ, — спросите его, где он нашёл золотые монеты.
— Скажи, Фризу, где ты их взял?
Глухонемой замычал, неуклюже пританцовывая в своих грязных башмаках.
Жино взял из рук инспектора одну монету и подбросил её, пристально глядя на глухонемого:
— Красиво, правда, красиво, тебе нравится? Скажи мне, Фризу, будь хорошим, я тебе дам большую тарелку супа.
Старик взволновался, у него ещё сильнее задрожали губы. Он сделал попытку вырваться.
— Отпустите его! — приказал комиссар инспектору.
Старик, почувствовав себя свободным, снял с себя накидку и вытянул вперёд руку.
Никто не понимал, чего он хочет.
Итальянец объяснил:
— Он просит, чтобы вы отошли назад.
Все отодвинулись.
Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом — это было видно — напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам.
— Не мешайте ему, — сказал комиссар.
Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи.
После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворён своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода — Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зелёная — при электрическом свете она казалась особенно яркой — накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперёд, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя тёплый блеск драгоценного металла.
— Что это означает? — негромко спросил комиссар. — Я ничего не понимаю.
Попросите его объяснить.
Жино принялся жестикулировать.
— Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?
Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке.
Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его.
— Бесполезно настаивать, — сказал инспектор. — Мы ничего из него не вытянем.
Что нам с ним делать, господин комиссар?
— Отведём его все-таки в участок.
Комиссар вышел на улицу, Жозэ — вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражён, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее.
Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта.
Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет.
Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его:
— Погодите, давайте поведём Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит.
— Правильно.
Они миновали монастырь и дошли до перекрёстка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью.
— Он хочет домой, — объяснил инспектор. — Он живёт вон там, на холме, в деревянном сарае.
Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку.
На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперёд, он не двигался с места. Он явно боялся идти в тёмную улочку, словно мог там кого-нибудь встретить.
— Не надо настаивать, — сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать.
Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда.
Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать?
Глава 8.
МАДАМ ЛОРИС БОИТСЯ ВОРОВ
У черепахи твёрдая походка, но стоит ли из-за этого подрезать крылья орлу.
Старая тётка Бари, несмотря на свои семьдесят лет, была ещё очень проворна. Она приняла Жозэ в гостиной, расположенной рядом с прихожей. Комната была заставлена мебелью — глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них разнообразные безделушки. На стенах висело множество картин в позолоченных рамах. Жозэ с первого взгляда понял, что все это мазня, собранная каким— нибудь родственником, увлекавшимся живописью.
От гостиной веяло уютом прошлого столетия. Здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, и все же казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла ещё в 1895 году.
Взгляд репортёра шарил по комнате — пожелтевшие от времени фотографии в рамках, коробки из ракушек, гипсовые и глиняные статуэтки, ларчики с разной мелочью, старинные коробки из-под конфет, на некоторых из них ещё сохранились выгоревшие от времени ленточки.
Мадам Лорис была полной, розовощёкой дамой небольшого роста. Её поразительно молодые для её возраста руки при каждом слове взлетали в воздух. На ней был чёрный жакет с фиолетовой отделкой. Тяжёлое агатовое ожерелье глухо постукивало на её груди.
— Да, бедный мальчик нечасто навещает меня, — говорила она, — я знаю, в Париже у него очень
