пытался их одолеть и лишь молотил куда попало, а кружившейся от ударов головой смутно слышал комментарии носильщиков.
— Разнять бы их все-таки надо, — предлагал один. — Совсем уж все в крови.
— Оставь их, пусть накостыляют друг дружке дураки эти, — откликался другой. — Таких мне не жалко.
— Пусть накостыляют, но не тут. Пусть идут в другое место….
И это было последнее, что услышал Робер.
Когда он пришел в себя, то лежал среди каких-то куч пустых ящиков, а Марианна вытирала ему мокрой тряпкой лицо.
— Что случилось?
— Наконец-то! — вздохнула Марианна. — Такой большой мужчина, а от одной бутылки упал. Срам какой.
— Так это меня бутылкой шарахнули? — спросил Робер и машинально приложил руку к темени.
— Не трогай. Я тебя перевязала. А впрочем, это — мелочь, по сравнению с тем, что бы могло случиться, если бы нагрянула полиция.
— Мелочь, потому что не тебе по голове. У меня просто мозги сейчас выскочат. А как все закончилось?
— А как могло закончиться? Содержатель увел тех внутрь трапезничать, а нас выкинул. По-моему, вполне очевидно, что не наоборот.
— Как это я не смог бутылку какую-нибудь схватить…
— Ты и так их достаточно разукрасил. Для художника неплохо. Вопрос сейчас в том — сможешь ли ты идти.
— Лучше прежнего, — сказал Робер, поднимаясь. — Потому что при этой боли в голове и не почувствую боли в ногах.
Он выпрямился и постоял так, ожидая когда пройдет головокружение.
— Правда сильно болит?
— Еще как! Но не от бутылки.
— А от чего? От платка?
— От гадостей того типа. От слов, что он спал с тобой, — уж это-то, наверняка, не галлюцинации были.
— Молчи! Лучше пойдем похлебаем наконец наш суп.
— Предпочитаю купить сигареты.
— Есть и на сигареты… И на чашку кофе для каждого. Но без алкогольных добавок.
Они вошли в одно совсем маленькое бистро, где столики были пусты, потому что здесь носильщики предпочли стойку. Робер увидел в зеркале свое лицо — совсем бледное под красным шелковым платком, которым его перевязала Марианна.
— Ты прямо готовая картина, — сказала Марианна, заметив, что он себя разглядывает. — «Автопортрет с пробитой головой».
— Почему нет? Ван Гог же нарисовал автопортрет с отрезанным ухом.
— Вы, художники, все — малость того. — Она постучала пальцем себе по лбу.
— Не хочется есть, — сказал Робер, когда оба сели. — Я бы лучше чего-нибудь выпил.
— Попал в десятку. И я хотела сказать то же самое.
Они заказали по рюмке дешевого вина и сигареты… Пили и курили, не разговаривая.
— А теперь по чашке кофе, чтоб ты совсем не уснул, — сказала Марианна и позвала официанта.
Все так же молча выпили и кофе.
— Ты что, опять онемел?
— Скажи, Марианна, что за история у тебя была с этим мерзавцем?
— С каким именно?
— С тем, с которым мы дрались…
— Оставь ты — не помню. Один из случайных, чего там.
— У тебя их, должно быть, дюжины были, таких случайных.
— Не знаю. Статистики не вела.
Они заплатили и вышли, и снова отправились в призрачное оживление этого квартала, и долго протискивались по лабиринтам тесных, загроможденных людьми и ящиками улочек, пока вновь не вышли на открытое место.
— Где это мы?
— На Сен-Дени. Рисовал же, а не узнаешь…
— Зато тебе, похоже, она хорошо знакома.
— Пока нет. Попозже, может.
— Когда ты так говоришь, так и хочется влепить тебе по щеке.
— После бутылки ты стал ужасно воинственным. Лучше б ты до нее таким воинственным был. Уйма времени тебе понадобилась, прежде чем вмешаться надумал.
— Просто ждал — смотрел: не пойдешь ли ты с теми.
— Ах, вот как? И правда — почему не пошла? Было бы вдоволь выпивки и никто бы не намекал мне беспрестанно, что я уличная. А ты бы мог все так же разговаривать в уме со своей Марианной — той, прежней, — так как ты в сущности ее ищешь, а не меня.
Он промолчал и она тоже замолкла, и на этот раз в молчании ее было что-то враждебное. Они пришли в
— Если хочешь исчезнуть, можешь сделать это смелее. У меня нет намерения тебя задерживать.
Он совсем остановился и прислонился к стене в тени какого-то входа.
— Ну, чего ты там? Прячешься, или тебе плохо?
Она вернулась.
— Подожди немного. Кружится всё перед глазами.
Марианна обеими руками охватила ему лицо.
— Боже мой, да у тебя опять пошла кровь.
По лбу у Робера стекала тонкая струйка крови.
— Слушай, сядь здесь на ступеньку. Так. И жди меня.
— Зачем, куда ты?
— Тебе нельзя так идти. Нам нужен гостиничный номер с краном и постелью. Нам нужны деньги на номер.
— Розыгрыш национальной лотереи состоится только завтра, — пробормотал он, но голос у него был совсем слаб.
— Подожди, сказала тебе, и не спорь со мной. Я проскочу до Рю-дё-Лап. У меня там есть знакомые. Только подождешь, ты понял? Мне может потребоваться порядочно времени, пока я их разыщу.
Робер безразлично пожал плечами. Каблучки гулко, отрывисто и быстро застучали по широкому тротуару, потом затихли на площади.
«Знакомые. У ней все знакомые — из таких мест, где есть „панели“ для шлюх — таких как она сама или почти. Марианна, что из тебя получилось, Марианна?…»
«А ты, когда ее оплакиваешь, всё больше „макро“ мне напоминаешь. Был содержанкой, теперь стал „макро“.
Какой прогресс. Ты — лицемерное животное: гнушаешься шлюх, но не прочь выпить да покурить на их деньги. Хоть бы сигареты мне оставила. Ну да — когда куришь такие сигареты, легче рассуждать о вреде проституции.»
Голова у него снова закружилась и мысли стали путаться. Он привалился спиной к холодной стене, закрыл глаза и попытался уснуть. Наверно, это ему удалось, и когда он очнулся, то напрасно пытался
