Сумерки потихоньку наползали на Грин-Вэлли, и Мэри устало потянулась, хрустнув накрахмаленным халатом. Вчерашняя духота всколыхнула в пожилых обитателях деревни старые болячки. Сегодня Мэри целый день измеряла давление и прописывала сосудорасширяющие лекарства. Поток болящих схлынул совсем недавно, и девушка наслаждалась передышкой.
Разумеется, не только гипертония заставила многих прийти в чистенький кабинет с новой дверью. Большинство томилось от любопытства, так и сяк пытаясь расспросить Мэри о ее скоропалительном и сенсационном замужестве. Она отвечала с неизменной улыбкой, а в глазах ее горели такие любовь и нежность, что даже отъявленные скептики уходили обескураженными.
Приходили Ник и Дотти. Дотти вышла из положения, разрыдавшись и повиснув на шее у Мэри с криком 'Ты самая замечательная!'. А Ник долго мялся, краснел и жался, а потом вдруг порывисто схватил Мэри за руку и стал отчаянно трясти ее, приговаривая, что очень рад за нее, что Билл отличный парень, а он, Ник, наоборот, болван и остолоп, но надеется, что Мэри его простит и они останутся добрыми друзьями.
Растроганная и приятно удивленная его словами, Мэри расцеловала обоих и в свою очередь пожелала им счастья. Дотти залилась еще более горячими слезами, теперь уж точно счастливыми, а Ник вдруг посерьезнел, обнял Дотти за плечи и задумчиво сказал:
– А знаешь, Мэри, жизнь ужасно сложная штука. Ведь действительно, если бы не эта дверь, мы бы могли так и не понять, кого любим на самом деле. Я хочу сказать, как странно развивается человеческая судьба. Дотти всегда была моим другом, а тебе всегда нравился Билл, но только сейчас мы поняли… Неважно. Теперь все неважно, кроме того, что мы все обязательно будем счастливы.
Дотти ушла умываться, а Мэри, понизив голос, спросила своего бывшего жениха:
– Как миссис Грейсон? Все еще не может смириться с твоим решением? Почему она так, ведь Дотти прелесть…
Ник погладил Мэри по руке и серьезно произнес:
– Она обязательно полюбит Дотти. Просто нужно время… Мама ведь ужасно честолюбива и любит меня без памяти. Она мечтала, чтобы я вырос гением, она была уверена, что я гений, а ведь это не так, и она это в глубине души понимает…
– Перестань, Ник, ты и в самом деле умница, нечего наговаривать на себя.
– Я не гений, Мэри. Я обыкновенный середнячок и не вижу в этом ничего зазорного.
Мне всю жизнь хотелось бегать с мальчишками, купаться в озере, целоваться с девочками, ходить в кино – а вместо этого я зубрил, зубрил и зубрил. Я любил рисовать, а мама настояла на торговле недвижимостью…
– Почему ты не поговорил с ней раньше?
– Честно? Я ее жалел. Мэри, она очень страдает…, от нашего с папой несовершенства. Именно поэтому все нелепые слухи о папиных связях в Лондоне…
– Как это?!
– Да нет у него никаких связей! Просто в Лондоне живет папин дядя, он часовщик, уже совсем старенький, а в молодости ему однажды довелось инспектировать часовой механизм Биг Бена. Папа этим очень гордится, кстати сказать. Разумеется, это страшная тайна. Моя бедная мамочка – ужасный сноб, Мэри. Но я все равно ее люблю.
Растроганная Мэри поцеловала Ника в щеку.
В своем новом обличье он был гораздо симпатичнее прежнего.
Потом вернулась Дотти, и они с Ником ушли, взяв с Мэри обещание прогуляться вечером до реки.
Мэри улыбнулась. Жизнь казалась ей удивительной и прекрасной.
И именно в этот момент новая дверь с треском распахнулась. Мэри вскрикнула и вскочила на ноги. На пороге стояла Гортензия, держась рукой за сердце.
– Мэри… Дом на холме… Старый Харли… Дом горит!
В лиловых сумерках зрелище получалось великолепное. Багряное ядро пожара в оранжевом ореоле отбрасывало на светло-фиолетовое небо розовые сполохи, а уж в самом верху все было затянуто темно- синим бархатом. Именно так мог бы описать это зрелище поэт, либо художник, однако жителям Грин-Вэлли было не до эстетики. Люди выбегали из домов, некоторые оставались стоять у своих калиток, но большинство бежало в сторону холма.
Мэри обогнала бы всех, но на ее руке мертвым грузом повисла Гортензия. Бросив на бабушку всего один взгляд, Мэри поняла, что та держится на ногах из одного только упрямства.
– Бабушка! Оставайся здесь. Я не буду бросаться в огонь, обещаю. Но если дяде Харли нужна помощь…, я ведь врач!
– Ты фельдшерица и девчонка. Я против тебя Гиппократ.
– Я не спорю. Но сейчас важно время. Посиди здесь и пережди. Выпей свои лекарства, постарайся не нервничать. Дотти! Ник! Какое счастье, что вы здесь! Приглядите за бабушкой.
Мэри успела заметить ужас, отразившийся на лицах ее друзей при произнесении этого кощунственного предложения. Гортензия Вейл работала на свою репутацию долгие годы.
Однако сейчас было не до ерунды. Мэри помчалась к дому Харли Уиллингтона, в душе сокрушаясь, что не захватила из кабинета медицинскую сумку. Правда, она надеялась, что сумка не понадобится, но все же…
Отовсюду неслись крики женщин, визг ребятишек, а Джос Бримуорти запустил на полную катушку старую сигнальную сирену. Звук сирены, как водится, только добавил паники, и Мэри порадовалась, что успеет на холм первой, без всей этой толпы.
Сердце у нее захолонуло еще на полдороге.
