— Он прекрасно стреляет.
Подобные разговоры вели приятели Фердинанда — опытные дуэлянты. К концу обеда стало известно, что Запора принял все условия и что дуэль состоится завтра утром.
— Господа, — сказал на прощание Адлер, — приглашаю вас сегодня на поминки. Будем пить всю ночь.
— Стоит ли? — спросил кто-то.
— Я всегда так делаю перед кадрилью, право же… вот уже в четвертый раз! — ответил Фердинанд.
В другом ресторане собрались люди посерьезнее, друзья Запоры, они тоже обсуждали это событие.
— Судьба! — сказал кто-то. — Такой почтенный человек вынужден стреляться с каким-то молокососом!
— По правде говоря, напрасно Запора ввязался в этот скандал.
— Ввязался он случайно, а отступить уже не мог.
— Странная история, — заметил молчавший до этого седой шляхтич. — Такой вертопрах, такое, можно сказать, ничтожество, как Адлер, не только втирается в общество порядочных людей, но и имеет возможность впутать в скандал солидного человека. В былое время подобную личность никто бы не стал принимать, хотя бы из-за поведения его отца.
— Вот потому-то, пан советник, что все мы к таким вещам относимся слишком снисходительно, людям почтенным и с сильным характером приходится подставлять свои головы. Мне просто жаль Запору.
— А что, он плохо стреляет?
— Да неважно, а тот артист прямо.
— Прошу прощения, — вмешался молодой блондин, — но вы вторглись в мою область, а потому я позволю себе напомнить вам, что не всегда бывает убит тот, кто плохо стреляет. Помнится, когда я был секундантом Стася на дуэли с Эдзем, Стась не умел даже держать пистолет в руках, однако же…
— Да, но, во всяком случае, меньше шансов быть убитым, когда хорошо стреляешь.
— Безусловно! Безусловно! — подхватил молодой блондин. — Когда я дрался на дуэли с одним австрийским капитаном, то предупредил, что всажу ему пулю… — И он зашептал что-то на ухо старому шляхтичу.
— И ты попал?
— Как в мишень, пан советник, как в мишень!
— А не помешает Запоре, что он левша? — спросил еще кто-то.
— Если дерутся на пистолетах, это не имеет никакого значения, — сказал блондин, — а если на шпагах — так даже помогает. Когда я дрался на рапирах с одним левшой, он так меня ударил по лбу, что врачи целых два часа считали меня мертвым… Вот и шрам остался…
— Побойся бога! Два часа?
— Ну, может быть, полтора.
— Полтора часа у тебя не билось сердце?
— Ну, может быть, полчаса. Не могу же я помнить… я лежал, как труп. Еще тогда мой слуга-немец вытащил у меня кошелек из левого кармана.
— А откуда ты знаешь, что именно он?
— Как откуда? Я поймал мошенника на месте преступления. Никогда я никого напрасно обвинять не стану.
Фердинанд вернулся из ресторана в свой номер около шести часов вечера. Ему хотелось немного поспать между дневной и ночной попойкой, но он не мог уснуть. Он стал расхаживать по комнате и тогда только заметил, что его окна приходятся против окон Запоры.
Улица была узкая, контора помещалась внизу, а номер, в котором остановился Фердинанд, этажом выше. Фердинанду как на ладони видно было все помещение, и он принялся его обозревать.
Судья был у себя и разговаривал с заседателем и писарем, показывая им какие-то бумаги. Это продолжалось довольно долго. Потом присяжный попрощался с Запорой, писарь ушел к себе, и судья остался один.
Он поставил лампу на письменный стол, закурил сигару и начал что-то писать на большом листе бумаги. Сперва довольно длинный заголовок, а потом текст — быстро и ровно. Адлер был уверен, что судья на всякий случай пишет завещание.
Фердинанд был еще очень молод, однако дрался уже несколько раз. Эти поединки он считал своею рода опасной забавой. Но теперь он почувствовал, что дуэль не лишена мрачной торжественности и что к ней следует готовиться.
Каким образом? Вот так, составляя завещание!
Фердинанд лег на диван.
Из коридора гостиницы поминутно доносились звонки и топот бегавших взад и вперед слуг. Фердинанд погрузился в воспоминания.
Когда он был маленьким мальчиком (тогда процветание фабрики еще только начиналось), он заметил в помещении, где находилась паровая машина, небольшую дверь, заколоченную гвоздями. Эта дверь приковывала его внимание и возбуждала любопытство. Однажды он набрался смелости, отогнул гвозди, дверь распахнулась, и он увидел несколько медных труб, связку веревок и метлу.
Этот случай запечатлелся у него в памяти, и он почему-то вспоминал о нем перед каждой дуэлью. Сколько раз, когда секунданты подводили его к барьеру, когда он видел направленное на него дуло противника и ощущал свой палец на курке, ему приходила на ум эта тревожившая его дверь и загнутые гвозди. И тогда он нажимал курок, как когда-то гвоздь, — и на этом дело кончалось. За таинственной дверью судьбы, которую иногда приоткрывает пуля, Фердинанду не удавалось у видеть ничего особенного — в лучшем случае, раненого противника или несколько бутылок шампанского, выпитых в хорошей компании.
Такими и были эти дуэли! Стрелялись из-за певички, из-за пари на скачках, из-за того, что кто-то толкнул тебя на улице.
Но завтрашняя дуэль отличалась от прежних. Здесь вступали в борьбу, с одной стороны, он, сын всеми ненавидимою отца, с другой — человек всеми уважаемый, как бы представитель оскорбленного общества. За его противника были все, у кого хватало мужества избегать общества Адлера, были все рабочие и почти все служащие фабрики. А кто же был за нею?
Не отец: он не позволил бы ему стреляться. И не друзья его по попойкам: эти, видимо, были в затруднительном положении и только ждали благоприятного случая, чтобы от него отделаться.
Так кто же все-таки был за него? Никто! А против него — все. Если он ранит Запору, это даст повод врагам для новых нареканий. А если он будет ранен, все станут говорить, что это бог покарал его и отца.
Что же это значит? Каким образом он оказался один против всех, хотя только и хотел вместе со всеми весело проводить время?
Откуда среди столь деликатных и робких людей, всегда таких мягких и снисходительных, которые в худшем случае могли отвернуться от него, оказался этот резкий человек, осмелившийся говорить ему в глаза дерзости? Если он на самом деле таков, то почему никто не предостерег его? Почему ошибки молодости должны завершиться так трагически?
Как и раньше, так и на этот раз накануне дуэли припомнилась ему таинственная дверь на фабрике отца, но сейчас она выглядела совсем по-иному. Откройся она, казалось ему, и вместо труб, веревок и метлы он увидел бы гроб с надписью: «Квартира для одинокого». Гроб с такой надписью он видел в лавке одного столяра в Варшаве.
— Квартира для одинокого, — шептал Фердинанд. — Ну и шутник же этот столяр.
Диван в гостинице не отличался мягкостью. Положив голову на подлокотник, Фердинанд вспомнил свой экипаж, в котором нередко возвращался домой после попоек. В экипаже было очень удобно сидеть, но лежать — так же неудобно, как на этом диване. И теперь ему казалось, что он едет в нем, он даже ощущал легкое покачивание, слышал стук колес и цоканье копыт…
Полночь; высоко поднявшаяся луна освещает дорогу. Экипаж трясется, грохочет — и вдруг останавливается.
