я — Джолиффа. Сможем ли мы оба когда-нибудь компенсировать утрату?
С этого момента наши отношения с Адамом изменились. Было такое впечатление, что он сбросил некую маску и проявились совершенно новые стороны его характера. Я пришла к заключению, что он относится к типу мужчин, которые хотят вооружить себя уверенностью в борьбе с превратностями жизни и при этом они ее боятся. В нынешней ситуации он как бы на время отложил свое оборонительное оружие в сторону.
Мы ухитрились даже развлекаться. Оказалось, что в колонии существует и эта сторона жизни.
— Члены английской общины здесь тянутся друг к другу, — пояснил мне Сильвестер. — Естественно, мы наносим визиты и принимаем гостей.
И действительно, мы устроили званый обед и сами побывали у друзей, которые знали Сильвестера и его семью много лет.
Мне очень нравились развлечения такого рода, и пару раз, когда из-за ухудшения состояния здоровья Сильвестер не вставал с постели, по его настоянию, мы отправились в гости вдвоем с Адамом. Обычно беседы в гостях были очень живыми, они далеко не всегда касались любимых Сильвестером тем — китайского искусства, манер и обычаев, зато постоянно вращались вокруг жизни местного общества.
Я начинала втягиваться в такой образ жизни.
В один прекрасный день Лотти вошла ко мне в спальню. Выглядела она загадочно, а ее темные глаза сверкали.
— Великая леди, позвольте мне высказать просьбу, — попросила она.
— Что именно, Лотти?
— Одна Очень Великая леди просит вас посетить ее.
— Просит, чтобы я посетила ее? Кто же она, эта Великая леди?
Лотти кивнула, как бы отдавая почесть кому-то отсутствующему:
— Это Очень Великая леди. Вас просит посетить Чан Чолань.
— Почему она приглашает именно меня? Я ее не знаю.
Лицо Лотти сморщилось, как будто она готовилась заплакать.
— Великая леди должна пойти. Если нет. Чан Чолань потеряет свое лицо.
Я уже знала, что здесь, в этой стране, нет хуже перспективы, чем «потерять лицо». Поэтому я попросила Лотти рассказать чуть побольше о том, что это за леди.
— Очень Великая леди, — начала Лотти благоговейным тоном, — дочь мандарина. Очень, очень великая. Я жила у нее в доме, когда была еще девочкой. Я служила ей.
— А теперь ей хотелось бы увидеть меня?
— Она просила меня узнать, не снизойдет ли Великая леди до того, чтобы посетить ее жалкий дом? Если вы не придете, ее репутация будет подмочена.
— Тогда придется идти, — согласилась я. Лотти счастливо улыбнулась.
— Я служила у нее… Я служу у вас. Она увидит вас и скажет: «Надеюсь, вы довольны, как служит вам эта несчастная, которая когда-то служила мне?»
— А я отвечу, что просто обожаю тебя и уж никак не считаю несчастной.
Лотти вздернула плечи вверх и хихикнула. Эта ее привычка кое у кого могла бы вызвать раздражение, потому что это в равной мере могло означать ее разочарование, печаль и радость — и поди догадайся что она хочет выразить в данный момент. Лично же я считала ее эту ужимку очаровательной.
Настал назначенный день, и мы отправились в дом Чан Чолань.
Я удивилась, когда узнала, что рикша не понадобится. Оказалось, что дом, куда я направилась, был совсем рядом с нашим. Он не был мною замечен, потому что прятался за высокой стеной. Выходило, что Чан Чолань — одна из наших ближайших соседок.
Джейсон остался на попечении Линг Фу. Когда мы с Лотти подошли к дому, ворота открыл слуга-китаец, и мы оказались во дворе. Лужайка перед домом была почти такой же, как и наша собственная. Были и похожие на наши миниатюрные деревца и бамбуковый мостик. А над самой травой распростерло свои ветки невысокое, но очень густое дерево, называвшееся индийской смоковницей.
Я была просто поражена при виде дома, как две капли воды похожего на наш Дом тысячи светильников. Правда, было одно исключение — здесь светильников не было вообще.
Под дуновением ветерка тоненько зазвенели колокольчики, как бы предупреждая, что мы уже прибыли.
Человек в черных брюках и тунике, обшитой тесьмой, появился совершенно неожиданно. Он был в конической шляпе, из-под которой высовывалась косичка. Человек отвесил нам поклон, затем хлопнул в ладоши. Лотти последовала за ним в дом, шествие замыкала я. Преодолев две ступеньки, мы прошли несколько шагов по мраморной площадке. Дверь растворилась, и мы шагнули внутрь.
Прозвучал гонг, и еще два китайца, для меня абсолютно не отличимые от того первого, приблизились к нам и поклонились.
Они показали знаками, чтобы мы следовали за ними.
В доме было мрачновато и поразительно тихо. То же самое тревожное предчувствие охватило меня, как в тот день, когда я впервые вошла в Дом тысячи светильников.
Мы оказались в холле, у подножия лестницы, с каждой стороны ее стоял китайский дракон; стены были покрыты набивным шелком. Я без всякого напряжения поняла, что на этих стенах в маленьких картинках на шелковом поле показана целая история восхождения и заката одной из династий.
Я не могла преодолеть выработавшуюся у меня потребность оценить стоимость того, что видела, так как давно уже превратилась в коллекционера. Более внимательно рассмотрев это произведение подлинного искусства, я подумала, что было бы хорошо пригласить сюда Адама и сверить наши оценки.
Лотти подала мне сигнал следовать за слугой.
Он отодвинул занавес, и мы оказались в другой комнате. Здесь стены также были затянуты шелком и разрисованы многочисленными сюжетами. Яркие китайские коврики устилали пол. В этой комнате практически не было мебели, если не считать низкого стола и нескольких высоких диванных подушек, которые мы дома именовали пуфами.
Мы остановились в ожидании хозяйки, и она не заставила себя ждать.
Я с огромным любопытством уставилась на Чан Чолань. Она была, без сомнения, красивой, но эта красота сильно отличалась от той свежей, натуральной, которую я так ценила у Лотти. Это была красота культивированная, сродни красоте орхидеи, выращенной в оранжерее, а я всегда предпочитала прелесть полевого цветка.
Мне было трудно оторвать от нее глаза. Это была ожившая миниатюра из эпохи династии Т'янг. Она, остановившись, слегка поклонилась нам. Я когда-то слышала сравнение походки, такой, как была у хозяйки дома, с мягким раскачиванием ветвей ивы под дуновением свежего ветерка. Сравнение было метким. Все в Чан Чо-лань было грациозным и абсолютно женственным. Ее одежда была из шелка нежно-голубого цвета, искусно разрисованного розовыми, белыми и зелеными узорами; на ней были шелковые брюки того же цвета, что и платье. Черные, как смоль, волосы были собраны в высокую прическу, которую поддерживали две затейливые заколки. В волосах были видны поблескивающие драгоценные украшения в форме китайской птицы-феникс (позднее Лотти, разъясняя мне уже под крышей Дома тысячи светильников эстетические принципы убранства Чан Чо-лань, сказала, что эти украшения называются «фунг хоньг»). Лицо было деликатно подкрашено, брови подрисованы, что придавало им, по мнению Лотти, форму листка ивы, а по моему собственному — молодого месяца.
Ее окружал тонкий аромат. Она была создана для того, чтобы украсить любое место, где ей случилось бы оказаться. Мне было очень интересно узнать, кем она была и какой образ жизни вела.
Она слегка склонила голову, приветствуя меня, и я действительно вспомнила трепет ветвей ивы, когда она подплыла поближе, бесшумно передвигая свои маленькие ножки. Ступни были как раз такой формы, о которой мечтала Лотти. Значит, в свое время Чан Чолань не избежала пытки. Я чувствовала себя как-то неловко, и мне захотелось узнать о том впечатлении, какое я произвела на нее.
— Очень мило с вашей стороны, что вы приняли мое приглашение, — произнесла она медленно, как будто бы уча наизусть заданный урок.
Я ответила, что с ее стороны было еще милее пригласить меня. Она взмахнула своими на редкость красивыми ручками. Ее очень длинные — не менее нескольких сантиметров — ногти были украшены пластиночками из жадеита. Лотти показала мне знаком, чтобы я села на один из пуфов. Я так и сделала.
