Порча

Василь Стефаник Порча

У Романихи захворала корова. Лежала на соломе и печально глядела большими серыми глазами. Ноздри трепетали, шкура морщилась – дрожала вся в горячке. Пахло от неё хворью и болью страшной, но немой. В таких случаях больше всего жаль, что скотина не может заговорить, пожаловаться.

– Ясное дело – не выживет. Будь у ней что с кровью, может, и полечил бы, а то кто-то напустил порчу, глянул на нее дурным глазом, чтоб у него оба повылазили, ну и нечего с ней делать. Уповайте на бога, может и утешит вас… – так говорил Илаш, знавший толк в скотине.

– Ох, Илашко, видно, не выживет, а не выживет она, так и меня не надо. Я жизнь положила, чтобы коровку добыть. Без мужа осталась, сын помер в солдатах, а я маялась да трудилась день и ночь. Уж какие длинные зимние ночи, а я, бывало, до света за прялкой, так что пальцы распухнут и в глазах песок. Один бог знает, как я каждый грейцер горько прятала, пока скопила…

– Это уж, видите ли, у бедного всегда так, хоть по локти руки сработай, а все без толку. Уж так получается, что делать? Надо так жить…

– Ох, бедная моя головушка, ох, как тут быть, что делать, кого спрашивать?

– А вы улучите денек, закажите молебен, угощение поставьте. А то сходите на богомолье к Ивану Сучавскому; говорят, помогает.

– Ох, я уже и молебен отслужила Зарваницкой богоматери, и второй, Ивану Сучавскому, закажу.

– Может, говорю, поможет бог, на него уповайте. Ну, пошли вам господь всего наилучшего.

И Илаш ушёл.

Романиха села подле коровы, чтобы уберечь её от гибели. Давала ей все, что имела лучшего, но та не хотела ничего есть. Только смотрела на старуху и растравляла ей душу.

– Маленькая, маленькая, что у тебя болит? Не оставь старуху без ложки молока. Потешь меня хоть недолго. – И она гладила корове лоб и кадык, причитала над нею.

– Где, где я на другую возьму? Уж я ни пальцев сложить, ни иголку воткнуть не в силах: где мне, старухе, на корову разжиться!

Корова дрожала. Романиха укрыла её своим кожухом, а сама стояла над нею раздетая на морозе. Стучала зубами, но не отходила ни на шаг.

– А может, это за грехи меня бог карает? Не раз ведь я из-за тебя, голубка, согрешила. Где за межой попасла, где веточку обломила, а где у кого захворает, баба ли после родов, а я уж иду с кринкою, молочко несу. Да и творогу раздавала людям к мамалыге. Господи, не карай меня, бедную вдову. Ничего я чужого не трону, только смилуйся над моей коровой.

Так до поздней ночи голосила Романиха над коровой. Кропила её святой водой, но и это не помогало. Корова вытянула ноги во весь хлев, вздымала бока и мычала от боли. Старуха гладила ее, обнимала, причитала над нею, но все это было ни к чему.

В открытую дверь хлева светил месяц, и старуха видела каждое движение коровы. Та, наконец, поднялась. Она едва держалась на ногах. Осматривалась в стойле, словно прощалась с каждым уголком.

Потом упала на солому и вытянулась, как стуна. Романиха припала к ней и, сама не своя, терла ее соломой. Потом корова заревела и принялась бить ногами. Романихе стало жарко, желто в глазах, и она, окровавленная, упала. Корова била ногами и раздирала старуху на куски.

Обе боролись со смертью.