– А ну их! Тебе яиц небось? Десяток наберу. Рубль тридцать. Как диетические. Пока Арина долго считала яйца, в сенях раздался гром – ба пошатнулась.
– Баран озорует, – пояснила Арина. – Убить бы сволоча, да боюсь, мяса не сохраню до мороза. Если впополам с кем засолить. Не хочешь?
– Я свое отъела, мне теперь одно месиво по зубам.
– Весь двор разнесет! Пойти прибить заразу?.. Заскользю…
– Тольку, сына своего, попроси, – посоветовала Вера Ивановна. И добавила, подводя разговор к чему хотела: – Чегой-то он ко мне утром ломился?
– Денег небось требовал? – Арина подала Вере Ивановне целлофановый пакет с яйцами. – Скоро опять сядет. Ему тута не житье. Там он попривык, главный у них стал. Покормят, постелют…
– Ты, Арин, скажи сыну, чтоб ко мне по ночам не ломился, мне одно волнение… Пусть днем… А то я батюшке нажалуюсь, он его в милицию сдаст.
– Сда-аст! Он те сдаст!.. Он вас порежет, как курей, и в тюрьму – отдыхать! Не трог ты его, может, сам угомонится…
Вера Ивановна вдруг тыркнулась к окну.
– Не батюшка со станции метет?.. А? По фигуре, кажись, он! А вон и матушка… Чего ж без машины-то? Опять сломалась? А это еще кто ползет? Тьфу ты, Господи, Татьяна, кажись?..
– Тебе-то какая печаль? – сказала Арина, запрягая седые волосы в косицу. – Ноги ходят – пусть приходит.
Нелюбимая Верой Ивановной восьмидесятилетняя Татьяна следовала за отцом Валерием по пятам, начиная с Ярославля, где он получил свой первый приход, еще учась в семинарии. Сперва в дьяконы рукоположили, а через три дня – во пресвитеры. Слухи были, не все так просто: блат, мол, батюшке помог в священники выбиться, и корочек-то у него до сих пор нет. По инженерному делу есть, по строительному, по первой специальности, а по религии – нет. Вот его и гоняют туда-сюда. А Татьяна за ним полозает как прилипшая; семьею пренебрегла и носится по белу свету!.. Досадно было Вере Ивановне, что Татьяна старше ее, а Бога чтит больше. Сама-то она к церкви полностью припала, когда одна осталась: сын погиб, дочь завербовалась. Вроде как от безделья. Досадно было Вере Ивановне, обидно и… завидно.
2
У переезда мотоцикл сотрясся неотрегулированной дрожью. Бабкин отломил от бузины ровную веточку, сунул в бензобак, хотя и без мерки знал, что бензин весь. В люльке мотоцикла, омываемый дождем, скулил Бука.
Из будки на переезде вышла тетка в ярко-желтом жилете, за ней мужик в плаще.
– Бензин кончился? – крикнул мужик Бабкину. – Туши свет, сливай воду: на шоссе не сторгуешь, а заправка в Гагарине.
– А-а?
– Чего «а»? Церква тут есть. У бати «Москвич», может, даст малку… Пихай аппарат под навес…
– Вот еще! – заорала тетка. – Буду я чужое стеречь!..
– Пихай, говорю! – прикрикнул на Бабкина мужик и повернулся к тетке.
– Смолкни, а то обидюсь!
Он помог Бабкину приткнуть мотоцикл к будке. Постучал по шлему.
– Поактивней натяни! Соскочит с башки-то.
– Не натягивается, – пробормотал Бабкин.
– Калган у тебя будь здоров! – заржал мужик. – Значит, мозгов много. Как звать-то?
– Влад
– Вован, значит… А я Толян, На краю деревни под раскидистой рябиной, с вершины которой, свесив башку, уставилось вн чучело, в маленьком прудке среди попискивающих нутрий длинным сачком ковырял воду толстый старик в красной синтетической куртке.
– Генералам! – поприветствовал его Толян. – Чего воду мутишь? Старик разогнулся.
– Мотыля вот ловлю на Птичий рынок, не ловится.
– А на Птичке только самцов берут. Ты проверяй.
– Ладно врать-то!
– Точно говорю. Мотыля на половое меж зубов проверяют. Протянулся – самка, отбрасывай. Яйцами застрял – самец. Все научи. Что б вы без меня делали, если б я всю дорогу чалился?
– Кто это с тобой? – перебил Петров.
– Вован с Москвы. Корефан мой. С бабой поругался. Порнуху на ночь ходил смотреть малек. Для сна. Утром пса не вывел, заспал. Пес нагадил. Баба обоих и выгнала. – Толян обернулся к Бабкину. – Так я говорю?
Бабкин пожал плечами.
– П-приблительно.
Петров, насупясь, внимательно осматривал Бабкина.
– Зачем башку мотоциклетную нацепил?
– От дождя, от ветра! – заступился Толян. – Да он ее сымет, дядя Федь. Со временем. Батя прибыл, не знаешь?
– Мне-то какой он батя? – скривился Петров. – Я в религию не верю. Ступай давай, не мешай. Собаку-то пристегни.
Возле церкви мотались на веревке две рубахи и хлопал надутый ветром пододеяльник.
Толян кивнул на церковь:
– В прошлом году грабанули, а не отразилось, денег – как у дурака махры. Собаку-то привязать надо. Не кусается?
– П-почему не кусается? – обиделся Бабкин. – Ку-кусается, когда надо. Церковь была в неубранных лесах. Возле лесов валялась разбитая бочка с побелкой, рваные мешки – под цемента, доски… На ржавых, покоробленных листах схватился невыработанный рас На правом приделе церкви стучал по обрешетке лист оцинкованной кровли.
Из сторожки с тазом в руках и связкой прищепок через плечо вышла старуха в офицерском кителе.
– Э! На катере! – окликнул ее Толян. – Стоять!
– Пошел ты!..
– Чего ты, в натуре? Сама кочегара просила!..
Сразу помягчев, старуха поставила таз на хромую лавочку возле неогороженной могилы.
– Заходите, пожалуйста, в трапезную. Там батюшка. Толян подтолкнул Бабкина:
– Вон домик кирпичный.
Бабкин на всякий случай постучал в обитую коричневым дерматином дверь с наколоченным на ней шляпками обойных гвоздей большим крестом.
– …Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!.. Сзади на Бабкина налетел Толян, вдавливая его в дом. Бабкин шагнул, не посмотрев куда, и сокрушил стоявшие в междверье кастрюли.
– …Слава Отцу и Сыну… – дорокотал невидимый передней бас, и следом впритык раздраженный женский голос крикнул:
– Что там еще?
– С благоприятной погодкой вас, граждане! Каструлю тут… Из трапезной шикнули и продолжили религию.
Бабкин оглядел переднюю. Справа от двери шумел отопительный котел с осколком водомерной трубки, рядом стояли два ведра с углем и таз со шлаком. На котле сушились поленья. В углу кипел чайник. Толян по-хозяйски выключил плитку.
– Все кипит и все сырое.
В переднюю выходили три комнаты. Бабкин заглянул в ближайшую: шесть застеленных раскладушек, икона, лампадка, на подоконнике старинная, книга в протершем кожу деревянном переплете.
Торян замел веником пролитые щи и бухнулся на раскладушку.
– Толковище!.. – усмехнулся он, прислушиваясь к соседней» комнате. – Опять ругаются.
– На все, Леночка, надо испрашивать благословение батюшки, – спешил раздраженный женский голос. – А ты?.. Мы с таким трудом собирали церковное собрание. Батюшка сам по бам ходил, чтобы был
