— Мессир…
Радель осторожно положил камень на место, не потревожив жившего под ним скорпиона, чей укус был смертелен, выпрямился и спросил:
— Маррон, не нарушишь ли ты Устав, если будешь называть меня по имени?
Юноша уже начал привыкать к тому, что его озадачивают все кому не лень по любому случаю. Впрочем, на этот раз у него была зацепка, и он схватился за неё, хотя и не был уверен в том, что именно имелось в виду.
Подобно всем — ну, почти всем — братьям, он знал Устав наизусть, с начала и до конца. Выучить его было первой обязанностью каждого новичка; к тому же Устав каждую неделю читали в трапезной. Маррон помнил текст Устава, но больше не знал о нём ничего. Он не мог найти ни единого намёка или указания на то, как следует поступать в его случае. В Уставе много говорилось об уважении и послушании, о воздавании почестей тогда, когда это необходимо; но Устав умалчивал о том, как следует обращаться к человеку старше тебя, не принадлежащему к Ордену, не имеющему дворянского или какого-нибудь другого титула, известного Маррону или упомянутого в уставе…
— Я не знаю, мессир, — только и сказал он.
— Не знаешь? А я-то думал, что братья знают Устав назубок!
— Да, мессир. Я вам расскажу, — осмелел Маррон, — а вы судите сами. «Сын мой, слушай наставления своего магистра и открой для них сердце своё. Принимай и исполняй совет любящего отца твоего, дабы путём трудов и послушания вернуться к Тому, Кого ты покинул, совершив грех неповиновения. К тебе, где бы ты ни был, обращены слова мои, дабы ты, отринув собственные желания, овладел истинным оружием послушания, дабы сражаться за истинного Короля, нашего Господина…»
— Хватит, довольно! — засмеялся Радель, зажав рот Маррона широкой ладонью, чтобы остановить поток слов. — Я тебя понял, парень. Мне доводилось слышать Устав и раньше, со всем его благочестием и суровостью, и я не хочу слушать это ещё раз. Давай решим, что он не запрещает тебе звать меня Раделем, начиная с этого момента.
— Мессир…
— А, так ты думаешь, что безопаснее вести себя по-прежнему, боишься, что, раз Устав запрещает слишком многое, он может запретить и это? Так оно и есть, я могу прочитать мысли юноши. Вот девичья голова для меня закрытая книга. — На мгновение лицо его омрачилось, словно туча набежала на солнце; судя по его мрачному виду, он вновь вспомнил о ярости, которую разбудила в нём Элизанда. — Давай-ка разберёмся. В этом кратчайшем из введений ты два или три раза помянул послушание, так? И в остальном тексте оно встречается ещё не раз и не два. Что, если я прикажу тебе подчиниться, поверить, что Устав не запрещает, но обязывает тебя следовать моим пожеланиям? Как тогда?
— Мессир, гости для нас святы, но…
— Вот и прекрасно. Тогда зови меня Радель, не то я отошлю тебя к твоему исповеднику и попрошу, чтобы он задал тебе трёпку. — Даже столь мимолётное упоминание фра Пиета, пусть сделанное по неведению, заставило Маррона вздрогнуть. Если Радель и заметил это, он промолчал. — Ну, так ты хотел задать вопрос?
— Разве?
— Ну да. Мы смотрели на скорпиона…
— Ах да. Э-э… — он почти собрался сказать «мессир», но быстро поправился, изобразив мычание и пытаясь сформулировать вопрос, несмотря на кашу в голове, — вы когда-нибудь видели настоящую магию?
— Видел? Маррон, друг мой, я ведь бродячий менестрель. Ты слышал, как я зарабатывал себе ужин пением, но у меня есть и другие таланты, которыми я тоже могу подзаработать. Я могу колдовать. Вот, смотри…
Он нагнулся и поднял с тропинки три камушка — круглых, гладких, размером с яйцо. Радель взял два камушка в одну руку, третий в другую и откинул рукава, показав обнажённые жилистые запястья. Потом он подкинул камушки в воздух и начал жонглировать ими.
И всё же это была не магия, а простая ловкость рук. Маррон видел жонглёров с детства на каждой ярмарке, на какую ни попадал. Ему случалось видеть людей, жонглирующих четырьмя-пятью факелами одновременно. Утром Радель на его глазах делал большее — жонглировал четырьмя, а в какую-то секунду даже пятью ножами, при этом даже не оцарапавшись. Юноша подавил растущее раздражение и смотрел, но не смог уловить момента, когда камушки превратились в настоящие зеленоватые утиные яйца, каждое вдвое больше самого камушка. Он даже не понял, когда Радель успел разбить их — внезапно яйца распались в воздухе с птичьей песней и ливнем серебристой блестящей пыльцы, похожей на ту, что покрывает крылья бабочки. На мгновение Маррон увидел птиц и бабочек, разлетающихся из скорлупы, однако тут яйца упали в осторожные руки Раделя и превратились в яркие шёлковые платки, лежащие поперёк застывших ладоней менестреля.
Радель рассмеялся и набросил шарфы на шею Маррону. Прикосновение шелка к коже оказалось мягче прикосновения детских пальцев и было совсем не похоже на грубую шерсть рясы. Маррону понадобилась не одна секунда, чтобы заставить себя снять их. Шелка и яркая одежда наверняка были запрещены Уставом — тут он ни капельки не сомневался.
Маррон молча и насторожённо взял шарфы в руки; однако Радель только рассмеялся и сказал:
— Положи их в сумку, если боишься носить открыто. Маррон повиновался, однако упрямо заметил:
— Я имел в виду не фокусы и не ярмарочные трюки. Я говорил о настоящей магии и о настоящих чудесах…
— Слушай, парень. — Радель снова был спокоен, по крайней мере внешне, хотя в глазах у него все ещё поблёскивал смех. — Я всю жизнь прожил в этой стране, по которой однажды прошёл ваш Господь — да и не только он. Я целый год прожил в Аскариэле. Думаешь, я не видел чудес? Да мне случалось видеть исполненных сил джиннов и прочих тварей — между прочим, не таких спокойных и куда более кровожадных в отношении человека.
Похоже, об этом Раделю не слишком хотелось говорить, и он быстро зашагал дальше по тропе. Маррон молча шёл следом, и Радель, обернувшись, спросил у него:
— Ну, что ты видел?
Маррон не знал, сказать или промолчать. Увиденное в холодном сыром подземелье замка могло оказаться секретом Ордена, и потому юноша молчал. Радель зашёл с другой стороны:
— Тебе показывали Королевское Око? А, да наверняка показывали, им они встречают всех новичков. Так вот, гони мысли о нём прочь. Им только этого и надо — напугать тебя, ну, может, ещё и вдохновить, но в первую очередь напугать.
Королевское Око действительно напугало Маррона. Да, оно же и вдохновило его, но благоговение и ужас стояли слишком близко и пугались между собой. А сейчас все касавшееся Ордена заставляло Маррона вздрагивать, словно в разгар жары он чувствовал прикосновение ледяной руки.
Маррон вздохнул, словно ужаснувшись собственной дерзости, и потом всё же спросил:
— А вы видели его, мессир?
— По-моему, ты должен звать меня по имени.
— Прошу прощения, мессир. То есть Ра… Радель. Но… — Тут Маррон торопливо заговорил в порыве откровения: — Я не уверен, что смогу, и не уверен, что мне это можно, и точно знаю, что фра Пиет скажет, что я поступил неправильно, и наложит на меня наказание, если я расскажу ему, что звал вас по имени. А иначе я солгу на исповеди, этот грех ляжет на мою совесть и будет мучить меня…
— Господи Боже мой, да что они делают с такими, как ты! Нет-нет, не отвечай, я сам знаю, что они делают. Насмотрелся. Ладно, зови меня как хочешь. Эх, спросил бы я тебя, кто я есть и чем заслужил такое почтение со стороны столь ревностного верующего, как ты, но ответ мне уже известен. Я всего лишь бродячий фокусник, певец и мастер рассказывать глупые сказки. Правильно? А ты готов оказывать почести даже босоногому нищему и так никогда и не поймёшь, сколько чести это делает тебе. А вот магистры это понимают. Впрочем, сейчас меня больше волнует эта ваша необходимость исповедаться. Ты что, не можешь понять, каково это — хранить секреты? Вспомни детство, Маррон! Бьюсь об заклад, тогда тебя не беспокоили такие вещи!
Маррон помнил детство, но сейчас воспоминания доставляли ему боль, потому что все детские секреты
