уставились; вольно ж им было на меня глазеть!» — «Экой разумник! Ступай же, снеси все мясо и шкуры в амбар, а ночью покарауль дверь у амбара-то, как бы воры не украли да собаки не съели!» — «Хорошо, покараулю».
Как нарочно, в ту самую ночь собралась гроза, и полил сильный дождь. Иванко Медведко выломил у амбара дверь, унес ее в баню и остался там ночевать. Время было темное, ворам сподручное; амбар открыт, караула нет — бери, что хочешь! Поутру проснулся мужик, пошел посмотреть: все ли цело? Как есть ничего не осталось: что собаки съели, а что воры покрали. Стал он искать сторожа, нашел его в бане и принялся ругать пуще прежнего. «Ах, батька! Чем же я виноват? — сказал Иванко Медведко. — Сам ты велел дверь караулить — я дверь и караулил: вот она! Ни воры не украли, ни собаки не съели!» — «Что с дураком делать? — думает мужик. — Этак месяц-другой поживет, совсем разорит! Как бы его с рук сбыть?» Вот и надумался: на другой же день послал Иванка Медведка на озеро из песку веревки вить; а в том озере много нечистых водилось: пусть-де его затащат черти в омут!
Иванко Медведко отправился на озеро, сел на берегу и начал из песку веревки вить. Вдруг выскочил из воды чертенок: «Что ты делаешь, Медведко?» — «Что? Веревки вью; хочу озеро морщить да вас, чертей, корчить — затем, что в наших омутах живете, а руги[717] не платите». — «Погоди, Медведко! Я побегу скажу дедушке», — и с этим словом бултых в воду. Минут через пять снова выскочил: «Дедушка сказал: коли ты меня перегонишь, так заплатит ругу, а коли не перегонишь — велел тащить тебя самого в омут». — «Вишь прыткий! Ну, где тебе перегнать меня? — говорит Иванко Медведко. — У меня есть внучек, только вчера народился, — и тот тебя перегонит! Не хочешь ли с ним потягаться?» — «Какой-такой внучек?» — «Вон под колодой лежит, — отвечает Медведко да как вскрикнет на зайца: — Ай, Заюшко, не подгадь!» Заяц бросился без памяти в чистое поле и вмиг скрылся из виду; чертенок было за ним, да куда? — на полверсту отстал. «Теперь, коли хочешь, — говорит ему Медведко, — побежим со мною; только, брат, с уговором: если отстанешь — я тебя до смерти убью!» — «Что ты!» — сказал чертенок — и бултых в омут.
Немного погодя выскочил опять из воды и вынес дедушкин чугунный костыль: «Дедушка сказал: коли вскинешь ты вот этот костыль выше, чем я вскину, так заплатит ругу». — «Ну, кидай ты наперво!» Чертенок вскинул костыль так высоко, что чуть видно стало: с страшным гулом полетел костыль назад и ушел в землю наполовину. «Кидай теперь ты!» Медведко наложил на костыль руку, и пошевелить не смог. «Погоди, — говорит, — вот скоро подойдет облачко, так на него закину!» — «Э, нет! Как же дедушке без костыля-то быть?» — сказал бесенок, схватил чертову дубинку и бросился поскорей в воду.
Погодя немножко опять выскочил: «Дедушка сказал: коли сможешь ты обнести эту лошадь кругом озера хоть один раз лишний супротив меня, так заплатит ругу; а не то ступай сам в омут». — «Эко диво! Начинай». Чертенок взвалил на спину лошадь и потащил кругом озера; разов десять обнес и устал окаянный — пот так и льет с рыла! «Ну, теперь мой черед!» — сказал Иванко Медведко, сел на лошадь верхом и ну ездить кругом озера: до тех пор ездил, пока лошадь пала! «Что, брат! Каково?» — спрашивает чертенка. «Ну, — говорит нечистый, — ты больше моего носил, да еще как! — промеж ног; этак мне и разу не обнести! Сколько ж руги платить?» — «А вот сколько: насыпь мою шляпу золотом да прослужи у меня год в работниках — с меня и довольно!»
Побежал чертенок за золотом, а Иванко Медведко вырезал в шляпе дно и поставил ее над глубокой ямою; чертенок носил, носил золото, сыпал-сыпал в шляпу, целый день работал, а только к вечеру сполна насыпал. Иванко Медведко добыл телегу, наклал ее червонцами и свез на чертенке домой: «Разживайся, батька! Вот тебе батрак, а вот и золото»
Солдат избавляет царевну
№153[718]
Загнали солдата на дальние границы; прослужил он положенный срок, получил чистую отставку и пошел на родину. Шел он чрез многие земли, чрез разные государства; приходит в одну столицу и останавливается на квартире у бедной старушки. Начал ее расспрашивать: «Как у вас, баушка, в государстве — все ли здорово?» — «И-и, служивый! У нашего царя есть дочь-красавица Марфа-царевна; сватался за нее чужестранный принц; царевна не захотела за него идти, а он напустил на нее нечистую силу. Вот уж третий год неможет! Не дает ей нечистая сила по ночам спокою; бьется сердечная и кричит без памяти... Уж чего царь ни делает: и колдунов и знахарей приводил — никто не избавил!»
Выслушал это солдат и думает сам с собой: «Дай пойду, счастья попытаю; может, и избавлю царевну! Царь хоть что-нибудь на дорогу пожалует». Взял шинель, вычистил пуговицы мелом, надел и марш во дворец. Увидала его придворная прислуга, узнала, зачем идет, подхватила под руки и привела к самому царю. «Здравствуй, служба! Что хорошего скажешь?» — говорит царь. «Здравия желаю, ваше царское величество! Слышал я, что у вас Марфа-царевна хворает; я могу ее вылечить». — «Хорошо, братец! Коли вылечишь, я тебя с ног до головы золотом осыплю». — «Только прикажите, ваше величество, выдавать мне все, что требовать стану». — «Говори, что тебе надобно?» — «Да вот дайте мне меру чугунных пуль, меру грецких орехов, фунт свечей и две колоды карт да изладьте мне чугунный прут, чугунную царапку о пяти зубьях да чугунное подобие человека с пружинами». — «Ну, хорошо; к завтрему все будет готово».
Вот изготовили, что надо; солдат запер во дворце все окна и двери накрепко и закрестил их православным крестом, только одну дверь оставил незапертой и стал возле нее на часах; комнату осветил свечами, на стол положил карты, а в карманы насыпал чугунных пуль да грецких орехов. Управился и ждет. Вдруг в самую полночь прилетел нечистый дух: куда ни сунется — не может войти! Летал-летал кругом дворца и увидал, наконец, отворёну дверь; скинулся человеком и хочет войти. «Кто идет?» — окликнул солдат. «Пусти, служивый! Я придворный лакей». — «Где же ты, халдейская харя, до сих пор таскался?» — «А где был, там теперь нету! Дай-ка мне орешков погрызть!» — «Много вас тут, халдеев! Всех по ореху оделить, самому ничего не останется». — «Дай, пожалуйста!» — «Ну, возьми!» — и дает ему пулю.
Черт взял в рот пулю, давил-давил зубами, в лепешку ее смял, а разгрызть — не разгрыз. Пока он с чугунною пулей возился, солдат орехов с двадцать разгрыз да съел. «Эх, служивый, — говорит черт, — крепки у тебя зубы!» — «Плох ты, я вижу! — отвечал солдат. — Ведь я двадцать пять лет царю прослужил, над сухарями зубы притупил, а ты б посмотрел, каков с молодых годов я был!» — «Давай, служивый, в карты играть». — «А на что играть-то станем?» — «Известно — на деньги». — «Ах ты, халдейская харя! Ну, какие у солдата деньги? Он всего жалованья — три денежки в сутки получает, а надо ему и мыла, и ваксы, и мелу, и клею купить и в баню сходить. Хочешь — на щелчки играть?» — «Пожалуй!» Начали на щелчки играть. Черт наиграл на солдата три щелчка. «Давай, — говорит, — бить стану!» — «Догоняй до десятку, тогда и бей; из трех щелчков нечего рук марать!» — «Ладно!» Стали опять играть; пришел солдату крестовый хлюст[719], и нагнал он на нечистого десять щелчков. «Ну-ка, — говорит черту, — подставляй свой лоб; я покажу тебе, каково с нашим братом на щелчки играть! По-солдатски урежу! И другу и недругу закажешь!...»
Черт взмолился, просит, чтоб солдат полегче его бил. «То-то! С вами, халдеями, только свяжись, сам не рад будешь; как дело к расчету — так сейчас и отлынивать! А мне никоим способом нельзя тебя пощадить; я — солдат и давал присягу завсегда поступать верою-правдою». — «Возьми, служивый, деньгами!» — «А на что мне твои деньги? Я играл на щелчки — щелчками и плати. Разве вот что: есть у меня меньшой брат, пойдем-ка к нему — он пробьет тебе щелчки потише моего; а если не хочешь, давай я сам стану бить!» — «Нет, служивый, веди лучше к меньшому брату».
Солдат привел нечистого к чугунному человеку, тронул за пружину да как щелкнет черта по лбу — тот ажно в другую стену отлетел; а солдат ухватил его за руку: «Стой! Еще девять щелчков за тобою». Тронул в другой раз пружину да так урезал, что черт кубарем покатился да чуть-чуть стены не пробил! А в третий раз отбросило нечистого прямо в окно; вышиб он раму, выскочил вон и навострил лыжи. «Помни, проклятый, — кричит солдат, — за тобой еще семь щелчков осталось!» А черт-то улепетывает, аж пятками
