– Ты что, не слушаешь меня? И спросила, пойдешь ли ты на субботник в это воскресенье?
Федот заставил себя криво улыбнуться и ослабил хватку окурка, обошлось, кажется, и как это я забыл, что на башне карабинер?
– Чего я там не видел? – Федот чувствовал тяжелую слабость.
– Напрасно, собор ведь плющом зарос, вырубать его собираются, я туда и отправлюсь, там еще на стенах портреты интересные – люди какие-то печальные, а вокруг причесок у них колечки как из света…
– Это в старом парке, что ли?
– Да, возле входа в катакомбы, где, помнишь, Коляша заблудился, он там сухари прятал, да, видно, сейчас-то они уж давно кончились, а водой жив не будешь, там ведь вроде капало с потолка…
Башня осталась позади. Они свернули на Девятую Водосточную, на которой в квартале от площади Резолюции жила Стелла. Время приближалось к восьми, и вокруг было довольно пустынно, лишь изредка проезжали, дребезжа на выбоинах, потертые твисторы.
Федот до этого ни разу не бывал у Стеллы. Ему не пришлось об этом сожалеть – обычная кровать в пол-комнаты, газовая плита и террариум с годовалыми аскаридами.
Стелла подлила им раствора из банки и погладила малышек пальцем.
– Поешь простагландина, – сказала она и сняла с полки бутыль. – Спирт и стакан на столе.
– Зачем это?
– Полезно. Синхронизует половую активность.
Федот всыпал порошка в стакан, взболтал смесь, затем, двигая кадыком, выпил ее.
– Чувствуешь что-нибудь?
– Хорошо пошел, – ответил Федот и закурил. Быстро темнело, и Стелла включила бра. На ее правой щеке он увидел тень от носа. В тени слабо мерцал зеленый глаз, направленный на него. Другой косил на террариум.
Пустота
Лицо Джо перекосилось от злобы.
– Ты, – зашипел он, – как ты мог!..
Мик отвернулся. Их создание, легкий, веселый бумажный змей взлетал все выше, тая в чистом синем небе и чуть трепыхаясь в потоке воздуха.
Джо размахнулся и ударил. Мик стал отбиваться. Они сцепились, ослепленные бешеной яростью. Джо визжал от боли – Мик вырвал ему клок черной нежной бороды.
А змей уже был еле заметен и летел над океаном.
– Я тебя ненавижу, – всхлипывал Джо, – я сам клеил планки, а ты…
– Я отпустил его, – ответил равнодушно Мик, смазывая ссадины йодом. – Разве ты не видел, как он был рад этому? Я знал, что это ему понравится. Это часть моей души, та, которая всегда рвется вверх. Впрочем, тебе этого не понять, борода.
Джо отнял у него йод, поглаживая ноющую челюсть.
– Ты все-таки свинья, – уже спокойно произнес он. – Что теперь Маша скажет? Ей так нравилось зарываться носом в мою бороду.
– Не переживай, почти не заметно, – усмехнулся Мик, – но Маша увидит и уйдет ко мне.
Он взял букашку и раздавил ее пальцами. Он чувствовал удовлетворение.
Взгляд Ференца стал жестким.
– Что она, одна, ваша Маша? – он встал и открыл окно, в которое сразу ворвался холодный ветер с океана, смешанный с водяной пылью ливня. Бумага с сообщением с материка взвилась и рванулась под шкаф.
– Вот что. – Ференц достал из стола фотографию. – Это целестина пантиникус. Займешься ей завтра. Иди.
Мик мрачно скривился и шагнул к двери.
– А про Машу забудь, она все равно не родит.
Кряжистый охранник проводил его до ворот, тщательно прикрываясь зонтом. Громыхнуло, и молния выхватила из темноты высокий забор и звездочки собачьих глаз, блестевшие из будки. Чугунная калитка захлопнулась за спиной.
На другой день утром Мик пришел на берег океана. Буря уже улеглась, и лишь стальные барашки разбивались о прибрежные камни. Ветер пронизывал до костей.
На крючке висела небольшая продолговатая рыба. Мик ощутил в ладони ее скользкий, покрытый тупыми отростками бок. Кровавый глаз косил на Мика с отвращением и злобой.
– Какая ты страшненькая, – констатировал Мик, – как на фотографии. Хочешь удрать? Ну плыви. Да, подруга, захвати-ка с собой кусочек моей души, тот, что погрязней.
Целестина пантиникус, не оборачиваясь, скользнула а глубину.
– Что все лучшее во мне умерло, с этим я согласен. Но что умерло навсегда – не могу поверить! –
