— Даже не знаю… — пробормотала она, с сомнением глядя на чашку.
— Зато я знаю. Там не так много, чтобы беспокоиться о последствиях.
Когда за ним закрылась дверь, ей стало как-то не по себе, она почувствовала себя совсем беззащитной. «Какая же я все-таки дурочка», — отчитала она себя и отхлебнула еще немного. Тепло от виски начинало разливаться по всему ее телу. Нет, пока у нее есть Мэтью Маккриди, ей ничего не грозит. Еще один глоток — и новые волны приятного тепла. Что ж, она в его комнате, и даже если они вернутся за ней, здесь они ее искать не станут. Теперь ей уже не о чем беспокоиться.
Медленно и рассеянно потягивая свое виски, она предалась размышлениям о том, что же за человек этот Мэтью Маккриди. Ей все больше казалось, что он далеко не так опасен, как ей представлялось сначала. Когда его темные волосы были взъерошены, а карие глаза — сонные, как тогда, утром, на ферме у Сета и Сары, он выглядел совсем как мальчишка-переросток, только что проснувшийся. Лишь только побрившись и одевшись, он снова превратился во все рассчитывающего, искушенного завсегдатая игорных домов. Мама была не права, подумала она. Не все красивые мужчины опасны.
Помня о разлитом на полу керосине, он не торопился зажигать спичку. Ощупью обойдя кровать, он стал шарить по полу, пока не наткнулся на ее саквояж. Лучше всего было бы просто отнести ей эту штуку вместе со всем ее содержимым, и тогда она смогла бы взять оттуда все, что ей нужно, а он был бы избавлен от необходимости запускать туда руки и перебирать все эти панталоны с оборочками и лифы.
Такая вот она, мисс Верена Мэри Хауард, — чопорная и в то же время практичная. Когда он впервые увидел ее на палубе парохода, она показалась самой хорошенькой девушкой, которую ему только доводилось встречать по эту сторону реки Миссисипи, и с тех пор, несмотря на все, что произошло, он не изменил своего мнения. Жаль только, что она не встретилась ему в Новом Орлеане. Она бы у него ходила в тончайших шелках и парче, в лучших бельгийских кружевах и атласных туфлях. Ему нетрудно было ее представить блистающей среди самых изысканных красавиц штата Луизиана. Впрочем, она явно не из таких девушек. Точно так же, как и не из тех, кем можно увлечься, а потом так просто оставить. Такие, как она — при всей их благопристойности и серьезности, — похожи на зыбучий песок: мужчина не успевает опомниться, как его безвозвратно затягивает коварная стихия. Они — это тихая гавань, где мужчина становится на причал после бурно проведенной молодости.
Но что касается лично его, то он сейчас оказался без гроша в кармане, да к тому же его разыскивает полиция. И ему еще чертовски не скоро захочется где бы то ни было становиться на причал. Пальцы его нащупали мягкую ткань, оборки и кружева — должно быть, это панталоны, и, судя по всему, из самых лучших. Он извлек их из саквояжа, убедился, что так оно и есть, и возвратил на место. Как это ни парадоксально, подумал он, но, по сравнению с ним, она во сто крат опаснее. Потому что, если говорить по сути, именно у таких добропорядочных женщин, как Верена Хауард, всегда на руках выигрышные карты. И хотя, будучи игроком, он готов идти на риск даже при незначительных шансах на выигрыш, играть в игру, у которой нет конца, он еще не готов. И готов будет очень не скоро.
Поднимая саквояж с пола, он почувствовал, что тот как будто стал легче, и понял, что не закрыл его. Он нагнулся и сгреб упавшую одежду с пола. Когда он выпрямился, ему стал слышен исходящий от одежды легкий запах лаванды, и этот нежный аромат обладал гораздо большей силой воздействия, чем те крепкие духи, которыми завлекавшие его в свои сети женщины, бывало, пропитывали буквально все, начиная от корсетов и кончая любовными письмами. Некоторое время он стоял неподвижно, с наслаждением втягивая в себя этот мягкий лавандовый запах, ассоциировавшийся со свежестью и чистотой, а затем сунул все в саквояж, не забыв на сей раз закрыть его.
Возвратившись в свою комнату, он увидел, что Верена сидит, откинувшись на спинку кресла и прислонившись головой к стене. У ее ног стояла пустая чашка. Услышав, как он ставит саквояж на пол, она открыла глаза.
— У меня все оттуда вывалилось, так что вещи лежат там кучей и в беспорядке, — честно признался он, — а все ли мне удалось положить туда или, может, чего-то недостает, покажет утро.
— Ладно.
— Я мог бы, конечно посмотреть повнимательнее, но не хотел зажигать спичку — все-таки еще слышен запах керосина, — произнес он, чувствуя себя не совсем уверенно, и изобразил подобие улыбки. — Не думаю, чтобы Хоулмстед обрадовался, если бы я поджег его заведение.
Он снова оказался слишком к ней близко, его тянуло к ней, как мотылька к огню, а она, кажется, даже ничего не замечала.
— Что-то ты слишком уж тихая, — озабоченно произнес он.
— Ты оказался прав насчет виски, Мэтт. Я действительно к нему привыкла.
— Чувствуешь себя нормально?
— Так, будто у меня нет больше ног.
— Будто нет больше ног? — озадаченно переспросил он.
— Ну да. Именно это я и сказала.
— Я думал, ослышался.
— Впечатление, будто вся я поднялась сюда, вверх, будто моя голова — это и есть вся я, и я парю сама над собой.
— У тебя кружится голова?
— Нет. — Она осоловело посмотрела на него и, подняв вялой рукой с пола чашку, помахала ею:
— Налей-ка мне еще капельку.
Она была не совсем пьяна. Виски еще не полностью на нее подействовало, но уже явно начинало давать о себе знать.
— Если ты выпьешь хоть еще немного, то утром возненавидишь меня. Я тебе дал ровно столько, чтобы ты смогла уснуть.
— Я не хочу ложиться спать.
— А чего ты хочешь?
— Просто сидеть здесь и чувствовать себя счастливой, — ответила она и задумчиво добавила: — Знаешь, я никогда не чувствовала себя счастливой. Никогда. Во всяком случае, с той поры, как от нас ушел папа.
— Рена, если бы я не знал, сколько ты выпила, то мог бы поклясться, что ты пьяна.
Она подалась вперед и опустила на руку подбородок.
— Как это тяжело, Маккриди, когда любовь переходит в ненависть, — медленно произнесла она. — Как это ужасно, когда перестаешь видеть сны. Тебе снятся сны, ведь правда?
— Снятся.
— Ну а мне вот нет — по крайней мере, последнее время. Я теперь никогда не узнаю, почему он нас бросил, Маккриди. Вернусь к себе в Филадельфию и до конца дней буду учительницей.
— Знаешь, бывают вещи и похуже.
— Нет, я в этом не уверена. Я ни в чем не уверена, кроме того, что никогда не буду жить, а просто буду существовать. Скорее всего закончу точно так же, как мама, только, в отличие от нее, даже не узнаю, чего в жизни лишилась, мимо чего прошла. Буду до самой смерти учить чужих детей — вот и все, что я буду делать, Маккриди.
Он посмотрел на чашку, прикидывая, сколько же он ей дал. Где-то на добрых три глотка — пожалуй, это было для нее слишком много.
— Ложись-ка ты лучше спать, — мягко проговорил он, протягивая руку, чтобы помочь ей встать.
Она поднялась на ноги, но качнулась, потеряв равновесие. Разорванная сорочка снова соскользнула с плеча; у него даже дыхание перехватило, и удары сердца больно отдавались в груди.
— Бог ты мой, Рена… — Он не узнавал своего собственного голоса.
— Мне жаль, что я не держусь на ногах, но я не могу ничего с собой поделать.
Она сделала еще один неуверенный шаг, и ему пришлось подхватить ее, заключив в объятия. Его рука скользнула вниз по ее спине, расправляя сорочку, под которой ничего больше не было, и, хотя внутренний голос робко шепнул ему, что утром он пожалеет об этом, обольщающий сладкий аромат лаванды и теплый мускусный запах ее влажной кожи заставили его забыть обо всем на свете.
— Какая же ты красивая! — хрипло проговорил он.
