человека, сидящего у спусковых кнопок, пока ты выполняешь сложнейший маневр, состоящий из ухода в сторону, захода по кривой и поворота — атакующий бросок «рогатки» на цель. А едва войдя в зону досягаемости мишени, ты уже снова начинаешь уход в сторону, выход по кривой и поворот, но уже назад, в безопасную зону. Лахмед с избытком обладал необходимыми качествами, и я мог бы биться об заклад на любую сумму, что другого такого стрелка не найдется во всех ЗВС.
Астронавигаторы и бортинженеры — люди совсем другого склада. Прежде, чем оценивать их, надо понаблюдать за ними в боевой обстановке. Тем не менее, мне нравилось спокойствие и уверенность в себе, с которыми смотрели на меня Вонг Цзы и Уэйнстайн, не смущаясь моими придирчивыми взглядами. Да и сами они мне нравились.
Я чувствовал, что тяжелый груз свалился с моих плеч. И впервые за несколько дней позволил себе расслабиться. Команда мне определенно подходила.
— Мужики, — обратился я к ним. — Полагаю, мы сработаемся. Из нас получится дружная, надежная команда. В моем лице вы найдете… — Внезапно я замолчал. Они смотрели на меня спокойно и немного насмешливо. Только сейчас до меня дошло, что никто из них до сих пор не проронил ни слова. Их глаза следили за мной и особого тепла в них не ощущалось.
Пауза затянулась.
До сих пор меня интересовала только одна сторона проблемы и, вероятно, далеко не самая важная — как я отреагирую на новую команду. И меня совсем не интересовало, какие чувства она будет питать ко мне…
— В чем дело, мужики? — заговорил я снова.
Они продолжали молча смотреть на меня. Уэйнстайн поджал губы и принялся раскачиваться на стуле. Сиденье под ним поскрипывало.
— Грэй, — позвал я. — У вас такой вид, будто что-то не так. Вам ничего не хочется рассказать об этом?
— Нет, капитан, — вызывающе произнес он. — Мне ничего не хочется рассказывать вам об этом.
Я скривился.
— Если кому-то все же захочется рассказать мне что-нибудь, это останется строго между нами. И давайте пока что забудем о таких вещах, как воинские звания и уставы ЗВС. — Я подождал немного. — Вонг? Лахмед? А вы, Уэйнстайн?
Реакции не последовало. Стул под Уэйнстайном продолжал скрипеть. Это загнало меня в тупик. Что они могут иметь против меня? Мы никогда раньше не встречались. Одно было ясно: я не стану держать на борту своего диверсионного корабля команду, которая питает ко мне скрытое и притом единодушное недоброжелательство. Уж лучше суну голову прямо под линзы Ирвингла и нажму кнопку.
— Послушайте, еще раз повторяю. Давайте забудем звания и уставы. Я должен знать, что происходит. Мы все будем жить в самых стесненных условиях, какие только в состоянии придумать человеческий разум. Будем управлять крохотным кораблем, единственная цель которого — уклоняясь на чудовищной скорости, преодолеть заградительный огонь и другие защитные средства гораздо более крупного вражеского корабля и нанести один-единственный сокрушительный удар единственным огромных размеров лазером Ирвингла. Поэтому необходимо ладить друг с другом. Если же на пути к взаимопониманию окажется любая невысказанная враждебность, корабль не сможет действовать с нужной эффективностью. И если это случится, всем нам конец задолго до того…
— Капитан, — неожиданно отозвался Уэйнстайн, с грохотом опустив передние ножки стула на пол. — Я бы хотел задать вам всего один вопрос.
— Пожалуйста, — с облегчением вздохнул я. — Спрашивайте о чем угодно.
— Когда вы думаете о нас или говорите, какое слово вы употребляете?
— Что?
— Как вы называете нас? Зомби? Нули? Вот что меня интересует, капитан.
Он говорил так вежливо и спокойно, что я не сразу понял смысл вопроса.
— Лично я, — вступил в разговор Роджер Грэй, но менее вежливо и менее спокойно, — отношу нашего капитана к людям того сорта, которые считают нас консервированным мясом. Верно, капитан?
Юсуф Лахмед скрестил на груди руки.
— Мне кажется, что ты прав, Роджер. Он именно такого склада ума. Определенно.
— Нет, — возразил Вонг Цзы. — Он не пользуется такой терминологией. Зомби — да. Консервы — нет. Это видно хотя бы по тому, что он не взбеленился пока еще и не велел нам убираться назад в консервные банки. И не думаю, чтобы он называл нас нулями. Наш капитан из того рода парней, кто, крутя пуговицу на мундире капитана другого корабля, говорит ему: «Дружище, мне досталась такая шикарная команда из зомби, какой ты еще не видел!» Вот как мне представляется.
Зомби! Они снова затихли и продолжали смотреть на меня. И в глазах их не было насмешливости — в них светилась ненависть. Я опустился на стул. В комнате стояла напряженная тишина. Со двора, пятнадцатью этажами ниже, доносились команды сержантов. Где это они подцепили всю эту галиматью? Зомби, нули, консервированное пушечное мясо… Каждому из них не более шести месяцев. Ни один не бывал еще за пределами охраняемой территории Утилизатора. Их подготовка должна была, по замыслам начальства, гарантировать абсолютно безопасный склад мышления, имея своей целью получение разумов работоспособных, в высшей степени искусных в самых различных специфических сферах, и в то же время подверженных любого рода нарушениям психологического равновесия в пределах возможностей современной науки…
И вдруг я услышал слово. Слово, которое употреблялось на плацу вместо «раз». То самое странное новое слово, которое мне не удалось разобрать сразу. Ноль! «Ноль, два, три, четыре! Ноль, два, три, четыре!»
В этом отношении ЗВС, по-видимому, ничуть не отличаются от любой армии в любую эпоху… Конечно же. Сначала затрачиваются огромные средства, чтобы произвести крайне необходимую продукцию, точно соответствующую выставляемым требованиям. А затем, на самом первом уровне военного использования, делается нечто такое, что может все полностью свести на нет. Я был абсолютно уверен, что все высшие чины, отвечающие за отношение секретарш и другого персонала к этим несчастным, ничего не могут поделать с этими старыми, вышедшими на пенсию мастерами муштры, прогоняющими целые роты новобранцев сквозь эту шагистику внизу. И отчетливо представил себе, как эти низкие, подлые умы, столь ревностно гордящиеся как своими предрассудками, так и ограниченными, добытыми в мучениях воинскими познаниями, дают этим юнцам возможность вкусить прелести казармы, просвещают в отношении того, что ждет их снаружи, за забором.
Глупо…
Но так ли глупо на самом деле? Можно было и иначе взглянуть на это. Простой практицизм армейского мышления. Передовая — место, где царят ужас и мучения, а ничейная полоса — и того хуже. Пусть уж непригодность материалов для функционирования в столь опасной зоне проявится уже здесь, в глубоком тылу.
В этом был смысл. Вполне логично производить живых людей из плоти мертвецов и, выпустив их, подвергать воздействию самого сурового, уродливого окружения, которое неизбежно извратит столь тщательно воспитанную в них преданность, превращая ее в ненависть, а прекрасно сбалансированную психологическую приспособляемость — в неврастеническую чувствительность. Не знаю, рассматривалась ли эта проблема на уровне высшего армейского руководства. Все, что мне удалось уразуметь, — это наличие моей собственной проблемы, чудовищно важной проблемы. Я вспомнил свои мысли до встречи с этими людьми и почувствовал себя препаршиво. И все же одна мысль пришла мне на помощь.
— А скажите мне, — предложил я. — Как бы вы называли меня?
Они недоуменно переглянулись.
— Вам интересно, как я называю вас, — пояснил я. — Тогда скажите, как вы сами называете людей, рожденных людьми? — Лахмед ухмыльнулся, сверкнув белоснежными зубами на фоне смуглой кожи лица.
— Реалами. Мы называем вас реалами.
В разговор вступили остальные. Прозвучало множество других названий. Они хотели, чтобы я прочувствовал их и, жадно всматриваясь мне в лицо, выплевывали слова, будто многозарядные ракеты.
