– Быков, ты, что ли?
Игнат по голосу узнал Остапа Пескова. Одновременно он увидел склонившееся злое лицо Архипа Волкова, бесшабашного сельского пьяницы, который за стопку самогона мог сделать любую подлость.
– Поворачивай лошадь, к атаману поедешь! – заносчиво крикнул он. – А это ктой-то с тобой, комиссар?..
С другой стороны саней гарцевал на потном коне хорунжий, тот самый хорунжий, что час назад обогнал их по дороге.
– Сабли наголо! – скомандовал он казакам. – Архип, бери коня под уздцы! – И, обернувшись к Игнату и Мендигерею, визгливо добавил: – Именем Войскового правительства вы, красная комиссарская сволочь, ар-рестованы! Обыскать!.. – Голос у хорунжего тонкий, бабий.
Игнат растерялся, испуганно оглядывал окруживших сани всадников, – все они были знакомые, но чужие и злые. Мендигерей слез с саней и низким баском проговорил:
– Кто ты: разбойник с большой дороги или человек, с которым можно говорить по-человечески? Ты что тут беззаконие творишь?
Мендигерей искоса взглянул на сани, где под кугой была спрятана винтовка. «Не успею, – подумал он, – придется с одним наганом…» Он выхватил из бокового кармана наган.
– Разговаривать будешь у атамана!
– У меня нет никаких дел к атаману.
– Зато у нас есть дело к красным комиссарам… А ну, обыщите его, живо!
Мендигерей понял, что так просто не отделаться, и приготовился к обороне. Когда один из казаков слез с коня и подошел к нему, чтобы отобрать наган и обыскать, Мендигерей с силой оттолкнул его и побежал к берегу, где за обрывом можно было спрятаться и отстреливаться. За ним погнались три казака, выбросив вперед сабли.
– Догнать!.. Зарубить… – истерически кричал хорунжий.
Полуобернувшись, Мендигерей, не целясь, дал несколько выстрелов по казакам. Он был уже на краю обрыва, еще секунда – и он в укрытии. Но страшный удар по голове сбил его с ног. Он качнулся и, словно бычок, что собирается бодать, ткнулся головой в снег. Второго сабельного удара уже не почувствовал…
Выстрел вывел Игната из оцепенения. Он увидел бегущего к обрыву Мендигерея и гнавшихся за ним казаков. «Помочь, помочь добежать!..» – мелькнуло в голове. Игнат выхватил из-под куги винтовку и, щелкнув затвором, стал целиться в нагонявшего Мендигерея казака. Но выстрелить не успел. Кто-то ударил его нагайкой по лицу, потом чем-то тяжелым по голове… Руки онемели, по телу разлилась теплота. Он не слышал, как на него навалились казаки и, заламывая руки, начали связывать.
– Трогай, – скомандовал хорунжий, когда покончили с Быковым.
Ни скрипа саней, ни быстрого бега усталой лошади не чувствовал Игнат; изредка, когда на минуту к нему возвращалось сознание, до слуха его доносилась злобная ругань казаков.
Марфа Быкова, поджидая уехавшего мужа, покормила дочурку и попросила свекровь:
– Покачайте внучку, а я пойду запру Машку в коровник. Что-то она все к воротам подходит и мычит. Чего доброго, убежит в степь телиться…
Девочка махала ручонками, хваталась за платье матери.
– Ишь, ишь что делает, непоседушка ты моя, – говорила старуха, беря на руки внучку. – Ишь как брыкается, как не хочет к бабушке!.. Ну идем, идем, деточка, идем, пташечка ты моя, не будь шалуньей. Озорницей растешь, вся в отца…
Марфа улыбнулась:
– Разве Игнат озорником рос?
– Еще каким!.. Все в нашем роду шустрые.
Она села с внучкой на скамейку. Девочка опять начала вскидывать ручонками, стараясь ухватиться пальчиками за сморщенный подбородок.
– Спи ты, неугомонная! Баюшки-баю…
Вечерело. В комнате сгущался полумрак. Бабушка в темноте видела плохо, она скорее почувствовала, чем заметила, что Марфа чему-то улыбается.
– Ты чему это радуешься?
– Так просто. Вы назвали Игната озорником, а мне кое-что вспомнилось, вот и улыбаюсь.
– Если бы Игнашка мой не был шустрым да смекалистым, навряд ли твой отец выдал бы тебя за него замуж. Василий у меня – учитель, Игнат – всем селом управляет!.. Разве плохие у меня дети? – В голосе ее звучала гордость за детей. Неожиданно понизив голос, она начала сокрушаться: – Где Игнатушка так долго?.. Вторая неделя идет, а он все не возвращается. Уж не заболел ли? Марфуша, может, он сегодня приедет, затопила б ты баньку, а?
Девочка, задремавшая было на руках бабушки, проснулась.
– Спи, спи, моя крошечка, уже ночь… Баю-бай!..
Но девочке, очевидно, не хотелось спать. Она повернула головку и, увидев знакомую пеструю кофту, потянулась к ней.
– К мамке захотела, ах ты стрекоза! Все к мамке да к мамке, а бабушка чужая, что ли?
Девочка слушала и улыбалась, но ручонки ее по-прежнему тянулись к матери.
