возвращался, сзади стал настигать меня верзила на гнедом. «Этот глупец решил, видимо, расшибить мне голову!» – подумал я и, глянув на соил, круто повернул клячу в сторону. Мне ничего не оставалось, как отбить соил и, если удастся, пустить в ход камчу. По всему видно, верзила надеялся не столько на ловкость, сколько на свою силу: по-бабьи обеими руками поднял несуразно длинный соил. А конь под ним, растянув брюхо, все набирал скорость. Раздумывать некогда – будь что будет, я наметом пустил клячу навстречу гнедому. В таких случаях удирать бесполезно: если тебя догонят – соил неминуемо опустится тебе либо на голову, либо на плечо, а сойдешься вплотную, соил, минуя голову, угодит либо по крупу лошади, либо с размаху уткнется в землю, и тогда горе самому преследователю, – без увечья не обойтись. Я пошел на хитрость: разгорячил коня, прижался к гриве и, пока этот дурень готовился опустить соил, ловко подскочил вплотную. Мгновенно схватил его за правую ногу и стащил с седла. Конь его ускакал вперед, соил отлетел в сторону, сам он – в другую. А мне наплевать, я насчет сивой кобылицы уже прикидываю.
«Ну, дай-то бог удачи! – думаю про себя. – Догнать мальца невозможно, надо как-то обмануть». Рысцой поехал вперед, чтобы заманить. Не обращая внимания на свалившегося джигита, мальчик снова как вихрь пролетел мимо меня, размахивая соилом. Я и ухом не повел, еду себе потихоньку.
В третий раз мальчишка проскакал совсем близко. Но я опять будто не замечаю, еду дальше. В четвертый раз он пронесся почти рядом и кричит:
– Бросай шахшу!
Пока он проскакал вперед, я тем временем отвязал от седла тонкий длинный аркан, который всегда при мне, намотал один конец на левую руку, правой приготовил петлю. Лишь бы малый не заметил, думаю. Но тот увлекся скачкой, ему не до аркана.
– Отдай шахшу! Все равно не пропущу. Буду держать тебя, пока на подмогу не придут джигиты! – грозится он писклявым голоском.
«А мне того и надо, чтобы ты не отставал», – думаю. Наконец сопляк так увлекся, так разошелся, что на десятом – или уж не помню, на каком, – заходе чуть не задел меня стременем. И вот тут я и метнул петлю на шею сивой кобылицы и, упершись в стремена, изо всей силы потянул аркан к себе. Кобылица вздрогнула и остановилась как вкопанная. «Вот и все!» – закричал я громко. Сам тяну за аркан, все туже затягивая петлю. Слышу, как бедное животное уже хрипит. Мальчонка во все горло заревел. Я осторожно, будто изловил необузданного стригунка, не выпуская аркана, подъехал к застывшей на месте кобылице и ухватился за повод. Кобылица вся дрожит. На мальчике лица нет. Я спрыгнул наземь, снял петлю, погладил шею кобылицы, успокоил. Потом снял с клячи седло и, ссадив мальчишку, перенес на кобылицу. Поехал дальше на ней, а лихому преследователю оставил свою клячу…»
Этот рассказ Нурым слышал от самого Мамбета. А сколько было таких историй в его неугомонной жизни!
«Ну и Маке! Ну и Мамбет! Твои дни что вихрь в степи. Ты, наверное, опять угнал чужого скакуна? Или снова натворил такое, что уездное начальство не в силах опомниться, как в тот год, когда лишил покоя волостного Лукпана? «Теперь сам хан и вся свита его взъелись на меня», – говорит. Значит, что-то натворил. Неспроста сказал», – думал Нурым.
Фазыл, сын Шагата, приходился Нурыму нагаши. Нурым и не знал, что он живет в городе.
Громко здороваясь, Нурым вошел в дом Фазыла.
– Эй, озорник! Певец-жиен! Проходи! Усаживайся! – обнимая и целуя его, радостно засуетился добродушный Фазыл. – Ойпырмау, ты, наверное, каждый год на аршин вырастаешь. В прошлом году ты был как я, а теперь на целый аршин, нет, на два аршина вырос!
– Молодой растет, бедный богатеет, – ответил Нурым, неожиданно переиначив известную пословицу.
– Что-то я не видел, чтобы бедный богател, а вот что ты вымахал – вижу. Сестра и зять здоровы?
– Здоровы, привет передали, – выпалил Нурым и покраснел. Ему показалось, что он совершает грех, не сказав, что убежал из дома, что даже и не предполагал остановиться у Фазыла, а теперь вдруг торопливо говорит: «привет передали». Но греха его Фазыл не заметил.
– Ты тоже в войско записаться приехал, озорник-жиен? – спросил Фазыл, сделав озабоченное лицо.
Растерянному Нурыму этот вопрос снова напомнил Мамбета.
– Фазеке, по дороге я встретил Маке, он чем-то встревожен, гнал во весь дух куда-то. Он тоже спросил, не в войско ли записываться спешу. Иди, говорит, лучше в мое войско. Даже настаивал: иди да иди. Что, разве в город едут только для того, чтобы записаться в ханское войско? Вы, кажется, чем-то озабочены, недовольны…
Нурым изучающе оглядел кряжистую, чуть сутулую фигуру Фазыла, безбородое лицо в мелких красных прожилках, нахмурившиеся брови над тускловатыми глазами.
Фазыл насторожился:
– Что за Маке?
– Да тот самый Маке, не помню имени его отца.
– Мало ли на свете разных Маке?
– Нет, таких мало. Это известный Черный Маке.
– Мамбет, что ли?
– Да.
– Мамбет Уразбаев! Где ты его встретил?
Фазыл просветлел, брови удивленно приподнялись.
– Да, знаменитый Маке. Силач Маке. Домбрист Маке, – горячо подхватил Нурым. – А чему вы удивляетесь, Фазеке? Под ним был его могучий черный конь. И мчался так, что пыль столбом. «Разговор есть… вечером потолкуем», – бросил он. Сам понесся к учителю Губайдулле.
– Тшш! – прошипел Фазыл, будто кто-то мог услышать. – Тише говори, Нурым. Уж чего-чего, а слухачей
