мюридом хазрета, жил далеко не одними религиозными наставлениями, он делал все по своему разумению, был прямым и честным человеком и в людях тоже уважал правду и честность. Он не задумывался над тем, как воспримут его слова, – говорил правду в глаза, поэтому даже многие богачи опасались его, не перечили ему, старались подладиться под крутой характер своенравного хаджи и делали то, что он говорил.
Из пяти учеников Халена, которых обучал он этой зимой, двое как раз и были сыновьями Жунуса. Третий ученик – сын двоюродного брата учителя Ертлеуа, а остальные двое – мальчики из аула, расположенного у самого устья Анхаты. Один из них – сын приказчика Байеса, другой сын – расчетливого и энергичного Батыра. По пятницам эти двое уезжали к себе в аул и жили там по два-три дня, а иногда пропадали по целой неделе и срывали занятия.
С наступлением весны у Халена не стало и этих учеников. Привыкший к постоянной работе, учитель загрустил, затосковал, он вдруг почувствовал вокруг себя какую-то пустоту, и ощущение этой пустоты еще больше угнетало его. Не было и хороших собеседников, потому что еще не все аулы перекочевали на джайляу. Тосковал Хален и по газетам и журналам, которых на этом летнем пастбище совершенно невозможно было достать. Пастбище, замкнутое с двух сторон степными речками, находилось в стороне от больших дорог, сюда никто не приезжал ни из уезда, ни из волости, а если и приезжал кто, то только по делу.
В эту весну запаздывал с перекочевкой и аул Жунуса. Хаджи обещал Халену приехать на джайляу сразу же вслед за ним, через два-три дня, но почему-то задерживался. Учитель догадывался почему. Старший сын Жунуса Хаким заканчивал в Теке реальное училище, и родные ждали его возвращения. Шла вторая неделя, а Хаким все не приезжал, и аул Жунуса по-прежнему оставался на зимовке.
«Если бы перекочевал Жунус, сразу на джайляу стало бы веселее. Хаджи – человек энергичный, знает толк в хозяйстве, может многое подсказать. И собеседник он приятный, сам рассказывает много и любит слушать. Если бы все люди были такими… Хороший старик, всегда за правду стоит…» – думал учитель, вглядываясь в степь. Он надеялся увидеть кочевку Жунуса. В последнее время учитель особенно сдружился со стариком, делился с ним всеми сокровенными думами и теперь с нетерпением ждал его на джайляу.
– Макка, – войдя в юрту, сказал Хален, – не пора ли гнать кобылиц на луг?.. Наверное, и жеребята пить захотели…
– Рано еще… – ответила Макка, продолжая полоскать в ведре кожаный подойник.
– Нет, не рано.
– Ну что ж, пора так пора… На реку хочешь?.. Ты опять сегодня все утро смотрел на дорогу, будто кого- то ждешь с базара.
– Угадала, Макка. Я жду, только не с базара… ты же знаешь, я не могу жить без газет, журналов, книг, без уроков. На днях должен приехать из города сын Жунуса, а может, уже и приехал, вот его я и жду. Он наверняка привезет что-нибудь новенькое почитать.
Она знала, что муж скучает по школе, по учительской работе, но ничем не могла ему помочь. Искоса взглянув на скучное лицо Халена, она тяжело вздохнула и пошла доить кобылицу.
Когда Макка закончила дойку, Хален погнал кобылиц и жеребят к реке. Впереди, как всегда, бежала вороная кобыла. Спустившись с яра, она смело вошла в воду и, вытянув шею, начала пить. По мере того как вода мутнела у ее ног, она продвигалась все дальше и дальше в реку, вместе с ней вошел в воду и жеребенок, он едва касался копытами дна, почти плавал. Сходя по тропинке вниз, учитель с опаской смотрел, как жеребенок задирал вверх голову, рыжая спинка его то и дело захлестывалась волной. Напившись, кобыла вышла из воды и рысцой затрусила к лугу. За ней потянулся весь табунок.
Хален стоял на берегу и смотрел, как медленно успокаивалась и светлела вода после ухода кобыл. Было тихо, безветренно. Но вот со степи пахнул легкий ветерок, и спокойная речная гладь вмиг покрылась кудрявой рябью. Солнце перевалило за полдень. На противоположном берегу из камышовых зарослей выплыли две утки-лысухи и, чего-то испугавшись, снова скрылись в зеленом тростнике. Почти под самым яром Хален заметил голову нырка с взлохмаченным хохолком. Нырок скрылся под водой, и минуты две его не было видно. Учитель с интересом стал наблюдать, где появится эта хитрая птица. Хохлатая голова нырка показалась почти у самых тростников и снова скрылась под водой.
То там, то здесь слышались всплески. Это маленькие рыбешки, вспугнутые крупной рыбой, на вершок выскакивают из воды и снова с плеском падают в нее. В лицо дует свежий ветерок, донося из камышей кряканье уток. Где-то среди мшистых кочек квакнула лягушка, ей ответила вторая, и вскоре заголосил целый хор лягушачьих голосов. Звуки с каждой минутой все нарастали и нарастали. «Красиво под вечер на реке…» – подумал учитель. С противоположного берега послышалась радостная песня. Хален улыбнулся, вслушиваясь, но песня неожиданно оборвалась. «Кто это?..» – мысленно проговорил учитель и посмотрел в сторону аула – возле юрт никого не было, ни человека, ни скотины, тишина. Бедные юрты сейчас показались Халену особенно убогими и невзрачными, как серые пни; они только нарушали красоту степи и были совершенно лишними и чужими на устланном яркими цветами зеленом ковре джайляу. Учитель тяжело вздохнул и снова повернулся к реке. «Да, бедно мы живем, убого, а ведь вокруг такое богатство!.. И люди у нас в ауле вроде не ленивые, горы могут ворочать. Но почему они все несчастны? Почему нет у них настоящей работы?..» Снова послышалась песня. Хален стал пристально всматриваться в противоположный берег – между густых зарослей ивняка мелькнула фигура всадника. Страстная, полная силы и жизни мелодия вырывалась из ивняка на простор. Песня сливалась со звуками приречья, дополняя и усиливая их; свежий речной ветерок подхватывал радостную мелодию и уносил ее далеко в степь. Чем ближе подъезжал всадник, тем песня звучала все громче и громче, отчетливее слышались слова:
– Бедна наша жизнь, а в песнях – красивая, – проговорил учитель, с наслаждением слушая песню. Бодрая мелодия проникала в сердце учителя, волновала и радовала, уводила в мир веселья и счастья. Учитель смотрел на всадника, и приподнятое настроение джигита передавалось ему. Всадник свернул с тропинки и, подъехав к самому берегу, остановился напротив Халена. И хотя певец был теперь весь на виду, голос его слышался приглушенно и слабо, – джигит, узнав стоявшего у яра учителя, смутился и стал петь тише. Хален с трудом разобрал слова последнего куплета:
Еще издали, по голосу, учитель определил, что это едет джигит Аманкул. «Знаю, дружок, чему ты радуешься, к кому едешь…» – подумал учитель, приветливо и ласково глядя на всадника и улыбаясь. А всадник, ловко спрыгнув на землю, начал расседлывать лошадь.
Аманкул был младшим братом батрака Рахманкула и доводился дальним родственником учителю. Летом он пас табуны богатого и известного в округе хаджи Шугула. Сейчас Аманкул возвращался домой из аула Шугула, что располагался километрах в пятнадцати вниз по течению реки.
Шугул редко отпускал Аманкула домой, но джигит все же ухитрялся по нескольку раз в неделю бывать в родном ауле. В разное время приезжал он: то вечером, то поздней ночью, а то и днем, как сегодня. Он был
