'Родина зовет, – сказал себе Луций. – И теперь наконец мне понятен ее призыв. Тиберия я предоставлю судьбе, но Калигулу спасу. К этому призывает меня родина. Калигула станет императором с моей помощью'.
Он ускорил шаги, прошел Субуру и поднялся к Эсквилинским воротам, к садам Мецената. Часть садов Меценат, друг поэтов и Августа, превратил в рощу богов. Здесь, среди кипарисов, платанов и пиний, располагались храмы.
Луций остановился перед древней восточной святыней. Magna Mater [48], называемая в Риме Кибелой, помещалась в великолепном храме на самом высоком месте священной рощи. Стройные колонны с коринфскими капителями поддерживали легкий свод. Мраморный портик отражался в озерке. На расстоянии выстрела из лука, к западу от него, стоял простой и скромный храм Цереры. Маленькая открытая ротонда с каменным изображением богини, держащей в руках плоды земли.
Кибелу, таинственную восточную богиню силы земной, чтили патриции;
Цереру, древнеримскую богиню плодородия, почитали плебеи и деревенские жители.
Из храма Великой Матери вышел жрец, чтобы приветствовать гостя. Он склонился перед белой тогой, показывая обвитую плющом лысину, потом поднял морщинистое лицо и выслушал просьбу Луция. Луций просил о принесении жертвы и о совете. Жадная рука потянулась за золотым:
– Я вызолочу темя овце, увенчаю ее остролистником, украшу ее плетенками из шерсти, благороднейший.
Он окропил Луция чистой водой, провел в храм и поставил лицом к лицу с бронзовым изображением Великой Матери. Сам он воздел руки, прикрыв пестрой тогой лицо, чтобы ничто не отвлекало его. и начал молиться.
Невразумительные слова молитвы сопровождались пением юношей, скрытых лазурным занавесом за статуей богини.
Потом жрец провел гостя во двор храма, к жертвеннику, и удалился, чтобы приготовить жертву.
Луций стоял задумавшись. Его потревожили чьи-то голоса. Через открытую колоннаду он увидел деревенскую чету, которая стояла с корзинкой перед статуей Помоны, супруги Вертумна. покровительницы виноградников и садов.
Волей-неволей ему пришлось услышать их разговор.
Женщина один за другим выкладывала глиняные горшочки на пьедестал статуи, муж хмуро следил за ее движениями.
– Ну, хватит. Не перебарщивай. Остальные оставь в корзинке.
– Почему? Ведь мы же все их хотели отдать богине за хороший урожай винограда.
Муж почесал в затылке:
– Урожай-то был хороший. Ничего не скажешь. Но мог быть и еще лучше.
– Чем больше пожертвуешь, тем больше соберешь, – заметила женщина.
– Не болтай! Плати, что должна и ни асса больше.
Он вдруг разошелся:
– И вообще! Она не сделала того, о чем я ее просил…
– Как так? Ведь урожай был хороший. Почти в два раза больше, чем в прошлом году…
– Да, да только одного винограда! А орехи? А фиги? А каштаны? Это как?
Я ее просил весной, чтобы она присмотрела за фиговым деревом, что в углу сада. А дерево сохнет. Присмотрела, нечего сказать! А каштаны? Горькие.
Проклятье! Говорю тебе, не давай ей больше ничего!
Муж подскочил и вырвал из рук жены корзину, повернулся к богине:
– Ничего больше не получишь. Хватит с тебя. Ни капли больше!
И жене:
– Пошли, продадим остальное на рынке. Мне вожжи новые нужны. А деньги счет любят. Хватит! Ничего больше не дам, говорят тебе, пусть хоть лопнет.
Он снова повернулся к Помоне:
– Запомни, величайшая: воскресишь фиговое дерево, сделаешь каштаны гладкими и сладкими – получишь больше. Но не раньше! Идем!
Он осторожно поднял корзину с горшками и пошел. Жена, ломая руки и ругая его на чем свет стоит за то, что его поведение перед богиней было недостойно гражданина римского, – за ним. Но он был доволен, как и все, кто практично устраивал свои дела при помощи практичных римских богов.
Луций смотрел на крестьян с пренебрежительной улыбкой: как мелочны эти плебеи, с какой чепухой они пристают к богам.
Жрец Великой Матери вернулся к Луцию. Он зажег жертвенный огонь.
Храмовый раб привел на веревке разукрашенную для жертвоприношения овцу.
Раб шел медленно, веревку держал свободно, чтобы не тянуть животное (это было бы нарушением обряда), и вел овцу к жертвеннику. Дым поднимался прямо к блеклому небу.
Жрец освятил жертвенное животное. Полил его голову смешанным с проточной водой вином, сам отпил вина и дал пригубить Луцию. Посыпая темя овцы мукой и солью, остриг клок шерсти и бросил его в огонь.
