– А как трюк с его лектикой? – поинтересовался Фабий.
Волюмния тихо засмеялась.
– Здорово вышло. Муций как раз сегодня дежурит у ворот. Он обещал помочь. На Муция можно положиться. Он к нам в трактир ходит. Стоит дать ему знать – и все будет в порядке.
– Т-с-с!
По знаку Фабия все скрылись в зарослях туи. По дороге спускались рабы с носилками, в которых сидел Авиола. Актеры пропустили их вперед и отправились следом.
Рабы с носилками шли вдоль цирка. В свете красных фонарей, освещавших лупанары, мелькали тени загулявших патрициев. Мелкота, покупавшая развлечения за несколько ассов в дешевых тавернах и притонах, с любопытством присматривалась и шныряла вокруг носилок. как это было принято в Риме. Если видели в носилках любимого патриция, его приветствовали рукоплесканиями. Нелюбимого осыпали насмешками и руганью.
– Кого несут? Авиолу? Ах, этого обдиралу! А куда это его несут ночью?
К толпе присоединились грузчики и лодочники. Уже сейчас, задолго до рассвета, они спешили на работу в порт.
Авиола с трудом вылез из лектики. Рабы отставили ее в сторону и, вытянувшись, глядели вслед господину. Вернется или не вернется? Вот бы не вернулся!
Стражники у ворот, увидев сенаторскую тогу, отдали честь. Огни факелов трепетали на ветру. Авиола подошел к начальнику стражи, колени у него подгибались.
– Меня, приятель, спешно вызвали к префекту претория Макрону, Вот его послание.
Начальник удивленно поднял брови, но не произнес ни слова, взял свиток, попросил сенатора немного подождать и вошел во дворец.
Толпа любопытных обступила ворота. Лектика и рабы остались сзади, за толпой. К ним подошел молодой преторианец.
– Надсмотрщик? – спросил он властно.
Выскочил надсмотрщик.
– Ваш господин выйдет через задние ворота. Вы должны ждать его там. Я проведу вас, идите за мной.
Надсмотрщик покорно кивнул, рабы подняли носилки и пошли за ним следом.
Стражники с любопытством оглядывали Авиолу, переговаривались:
– Эка! Ночью. Дурацкое у него положение. Так всегда и бывает, если удавкой пахнет.
Авиола слышал это, и холодный пот выступил у него на лбу, он был близок к обмороку. Замечания стражников услыхали и в толпе, некоторые ухмылялись:
– Готов об заклад биться, что этот лихоимец и теперь подсчитывает, сколько процентов он из этого выколотит!
– Не трепись! Не видишь, что ли, он белей гусиного пуха. В дерьме небось по шею сидит, раз ночью вызывают!
– Готовь медяки для Харона, эй, брюхатый!
Авиола невыразимо страдал. Сердце в груди колотилось, в глазах потемнело. Он зашатался. Стражники подхватили его.
Наконец вернулся начальник стражи. Губы его подергивались от затаенного смеха.
– Благородный господин! Должен сообщить тебе, что над тобой кто-то подшутил. Префект претория еще вечером отбыл из Рима. Никому из его людей ничего не известно. А письмо поддельное и печать фальшивая…
Толпа на мгновение замерла и тотчас разразилась хохотом. Стражники у ворот дворца смеялись во все горло.
Авиола перевел дух. Спасен! Он разом ожил. Он не стал подзывать рабов с носилками, отрезанных от него толпой. Скорее подальше от этого дома, решил он, протискиваясь сквозь толпу к тому месту, где оставил лектику. Его хватали за тогу, хлопали по спине и смеялись прямо в глаза. Наконец он пробрался сквозь толпу, но лектики не было. Он беспомощно оглянулся, но ничего не увидел, эти оборванцы обступили его, липнут, уши заложило от их омерзительного рева. Как от них воняет, фу! Разъяренный, он звал своих носильщиков, но напрасно – никого, а в ответ слышал только отвратительный смех и еще более отвратительные выкрики:
– Они тебя дома ждут, лихоимец! Вперед пошли! Не изволит ли господин сенатор разочек пешком пройтись? Мы вот всегда пешочком!
Авиола пытался прорваться через назойливую толпу. Позвать на помощь преторианцев? Лучше не надо. Наконец он выбрался. Быстро, насколько позволяла его туша, помчался по Clivus Victoriae[33], вниз, к форуму. Толпа валила за ним, росла, топала, орала, хохотала. Тухлое яйцо запачкало тогу.
Второе растеклось по затылку. С трудом ковылял Авиола, окруженный со всех сторон раскатами смеха.
Ободранный, замаранный, грязный, обессилевший сенатор, тяжело отдуваясь, ковылял к дому. Лишь в трехстах шагах от ворот догнали его рабы с лектикой. Рассыпаясь в извинениях, они посадили хозяина в носилки.
Тем временем весь Рим проведал о замечательной проделке, и весь Рим корчился от смеха.
