Он выпрямился. Темнота перед глазами рассеялась.
– Спасибо, Платон, не откажусь. – Он принял кружку. – Давайте вместе пить и есть. Тяжелые мысли забирают больше сил, чем работа в каменоломнях.
Последовали его желанию. Сам Сократ ел мало. Удовлетворился сыром и солеными оливками.
Чувствуя, что друзей одолевает нетерпение, он, еще не проглотив куска, заговорил:
– То, что вы мне предлагаете, милые, вещь и хорошая – и дурная, чудесная – и некрасивая. Критон, в своем перечислении ты забыл назвать главное лицо, то есть меня, и еще – моих врагов.
– Включи же их в этот перечень, – ответил Критон. – Это только облегчит тебе решение оказаться как можно дальше отсюда, и как можно скорее.
Теперь Сократ уже сам обнял Аполлодора.
– Вы предлагаете мне жизнь вместо смерти, то есть самое прекрасное, самое лучшее – с вашей точки зрения, с точки зрения верных друзей. – Он глянул на Критона и Платона, которые стояли рядом, прислонившись к каменной стене. – У меня есть семья. Ксантиппа, Лампрокл, Мирто будут счастливы, зная, что я живу где-то в достатке и безопасности. Но имею ли я право доставить им такое счастье? Ведь в таком случае они будут семьей беглеца, нарушившего закон. Люди будут избегать их. И не почувствуют к ним ни капли жалости. Если же меня несправедливо лишат жизни, люди осыплют их всем, чем смогут. Тогда уж моя семья будет жить в достатке и безопасности. Не вытекает ли из сказанного, что – пользоваться достатком и безопасностью может только кто-то один: моя семья – или я.
Критон строптиво молчал.
– Трудно возражать тебе, но я все же возражу, – нарушил тишину Антисфен. – Жизни своей ты противопоставляешь достаток и безопасность семьи. Жизнь – больше.
– Боюсь, Антисфен, в данном случае моя смерть нужнее моей жизни.
Аполлодор, вывернувшись из-под руки Сократа, пылко воскликнул:
– В этом ты никого из нас не убедишь!
Но Сократ твердо сказал:
– А я попробую. Смерть не всегда враждебна жизни. Разве не помогает нередко смерть большему совершенствованию жизни? Не бывает ли так, что смерть становится родительницей высочайших духовных ценностей? Ну, любители философии? Или я ошибаюсь?
Они не могли не признать этой истины, проверенной историей и вновь и вновь подтверждаемой современностью. Но они решили бороться за жизнь Сократа до последнего. Зашумели.
Критон, раздраженный сопротивлением Сократа, закричал на него:
– Какая в том логика, Сократ, что ты добровольно покоряешься неправому суду?!
Остальные шумно его поддержали. А Критон торопился высказать свое возмущение:
– Теперь один ты можешь исправить несправедливость, совершенную над тобой, – кто другой в состоянии это сделать?
– Продолжай, Критон, – попросил Сократ. – По-моему, твоя речь не окончена.
Критон, нервничавший больше самого Сократа, словно это ему грозила гибель, не сразу сообразил, что сказать еще.
– Да помогите же мне кто-нибудь уломать этого упрямца! – взорвался он наконец, кинув взгляд на Платона.
Тот побледнел.
– Афинские законы священны для каждого гражданина, – медленно выговорил он. – Каждый обязан чтить их и подчиняться им. Но ведь тут были не законы – тут были люди, стремившиеся уничтожить Сократа! И теперь не нам – ему самому решать эту дилемму.
Критон расслышал какой-то шорох за дверью, выглянул – кто там? Это был тюремщик, который должен был облегчить побег.
– Он что, не соглашается? – шепотом спросил тюремщик Критона.
– Согласится – он только исследует дело…
– То-то же… такой мудрый человек…
– А ты что здесь делаешь?
– Сторожу. Очень уж вы шумите. Коли что – я вас сразу предупрежу.
А в камере звучал мелодичный голос Сократа, страстный, покоряющий:
– Ага, законами вооружились… Вы, живые, вы, которые хотите жить, – он повернулся к Платону, – вы не должны восставать против законов. Не буду восставать против них и я. Но если сегодня мы придем к выводу, что лучше мне подчиниться законам, то именно моя смерть заставит, во-первых, изменить их, а во-вторых, создать такие условия, когда невозможно будет ими злоупотреблять. Меня судила гелиэя, которая вместе с тем – высший суд, и мне уже не к кому обращаться: так вот, если приговор мне будет приведен в исполнение, судьи и знатоки права под давлением общественного мнения пересмотрят законы и, найдя в них изъяны или недостатки, предложат народному собранию новые, более совершенные законопроекты. Так?
Никто не возразил. Сократу стало жалко Платона.
– Видишь, видишь, мой мальчик, ты сам, да еще с каким рвением, придвинул ближе ко мне чашу с цикутой…
Платон покраснел; но он еще не сдавался.
