Тот скромно ответил:
– Резец я держу в руках с шестилетнего возраста. Я бы желал получить большую работу.
– Хорошо, – сказал Фидий. – Для фриза над новыми Пропилеями ты изваяешь трех Эринний: Аллекто, Тисифону и Мегеру.
Глаза Аспасии выразили испуг.
– Эриннии?! – воскликнул Сократ. – Этого, прости… это я не могу. Хотел бы, очень хотел, но – не могу…
– Сократ! – возмущенно перебил его Анаксагор. – Ты осмеливаешься отказать Фидию?!
Сократ упорствовал.
– Эриннии, три старухи в развевающихся лохмотьях… Крылья и когти как у коршунов… Вместо волос – клубок змей, глаза, налитые кровью… Нет, этого я не могу. Прости меня, великий Фидий, не могу.
Фидий был задет; он вскипел:
– Неслыханно! Я выбрал для тебя работу, на которой ты можешь дать волю фантазии, показать свой ум… Тебе просто не хватает смелости. Ты не художник!
Перикл отодвинул блюдо с ореховым печеньем в вине.
– Остановись, Фидий, – сказал он. – А мне Сократ теперь-то и понравился. На его месте всякий, хотя бы и опытный, художник поклонился бы тебе до земли за такое предложение. Хмурься, Фидий! Но я не верю, чтоб тот, у кого хватило мужества в глаза тебе отказаться от твоего предложения, был лишен смелости художника.
Фидий не отступал:
– Этот безбородый юнец идет наперекор не только мне, но и тебе, дорогой Перикл. Ты ведь сам желал поместить над Пропилеями трех Эринний, чтоб они предостерегали от кровавых преступлений всякого, проходящего под ними!
– Да, – вымолвил Перикл – он думал о роке Алкмеонидов, который не переставал ужасать его. – Да, я хочу, чтобы никто не нарушал клятв, никто не осквернял бы древних обычаев… – Он взглянул на Сократа. – Почему же, Сократ, не хочешь ты ваять Эринний?
В поисках поддержки Сократ устремил взгляд на Анаксагора.
– Эриннии преследуют не только тех, кто повинен в кровавых злодеяниях и нарушении прав. Они карают и невинных – за то лишь, что в жилах этих несчастных течет якобы проклятая кровь. А что такое проклятая кровь? Ты, дорогой Анаксагор, учил меня иному. От тебя я знаю, что человек сам готовит себе добрую или злую судьбу и не должен платить за преступление, совершенное его предком. Выше суеверий поднял ты разум человека.
Аспасия просияла:
– Ты хороший ученик своего учителя, юный друг! Что скажешь теперь, дорогой Фидий?
– То было желание Перикла, пускай он и говорит, – устранился Фидий от дальнейшего спора.
Перикл замкнулся в задумчивом молчании.
Рабыня убрала со стола остатки жареного барашка, дроздов, начиненных печенью, медовых печений. Поднесла каждому медный тазик – сполоснуть руки.
Другая рабыня поставила перед каждым столик с грушами, синим крупным виноградом, третья принесла свежих роз в вазы. Чудесный аромат разлился по покою.
Сократ, стараясь загладить неблагоприятное впечатление, которое он произвел, еще ухудшил его. Мнение юноши всякий раз шло вразрез с мнением Перикла.
– Не люблю Эринний. Мне отвратительна их несправедливая непримиримость. И чтоб такие увенчивали вход к величайшей гордости и красоте Афин?!
Аспасия видела – у всех на лицах собрались тучи. Она вертела в руках розовый бутон, нюхала его, улыбалась Сократу.
– А что бы ты предложил на фриз Пропилеев, милый Сократ?
Тот ответил ее улыбке и сказал, не раздумывая:
– Трех Харит.
Это поразило всех.
– Ах, да! Доброжелательные Хариты, а не мстительные чудища! Это было бы прекрасно! – воскликнула Аспасия. – Входящих приветствовали бы богини прелести и счастья – Эвфросина, цветущая Талия, лучезарная Аглая… Перикл, любимый мой, ты переменишь свое желание?
Перикл молчал, задумавшись.
– Можно мне добавить? – тихо спросил Сократ.
– Тебе мало сказанного?! – рассердился Анаксагор.
– Нет, милый Анаксагор, – очнулся от задумчивости Перикл. – Позволим Сократу сказать все. Я ценю его прямоту.
И Сократ отважился на последний выпад против Эринний, против Фидия и Перикла:
– Сияет на небе солнце, и навстречу солнцу воссияет золотая и мраморная красота Акрополя. Это земное сияние под небесным гармонирует со светом жизни. Я предлагаю для Афин не кровавое прошлое, но светлое и радостное будущее: пускай над Пропилеями танцуют три Хариты, держась за руки в знак того, что
