Но ты добрый, Симон, я возьму их…
– А к Периклу пойдешь? Ты говорил – когда вернешься…
– Нет. Не буду я скульптором.
Симон даже испугался:
– Как? Что?! Не будешь?.. Почему?!
Сократ уставился на молоток, лежавший на скамье:
– Может ли радовать меня работа – без отца? Камни во дворе напоминают мне, что его уже нет…
– Что же ты будешь делать?
– Не знаю.
Долгая тишина.
Симон растерянно переминается с ноги на ногу.
– А ты не хочешь поговорить с друзьями? Каждый день справляются о тебе…
Сократ не ответил. Симон ушел, а он почти целый день просидел на постели. Ужином его опять накормил Симон. Потом сказал:
– Пойдем. Покажу тебе кое-что.
Вывел Сократа во двор. На ограде, словно голуби на карнизе, сидели рядышком все его друзья. Никто не заговаривал, все только смотрели на него. Сократ отвернулся – глаза его блестели.
Симон тихонько спросил:
– Ты плачешь?
Поколебавшись, Сократ огрызнулся:
– Не говори глупостей, сапожное шило!
Ушел в дом.
Назавтра он и Симон долго стояли над общей могилой Софрониска и Фенареты. Молчали.
– Поставил бы над ними что-нибудь из мрамора… – тихо молвил Симон.
– Меня ужасает жестокость судьбы, – отозвался Сократ. – Почему так случилось? Отец был добр и справедлив. Всю жизнь трудился. Еще теперь звучат у меня в ушах удары его молотка. А мама?!. Самая ласковая на свете, мать тысяч детей, дарительница жизни – и вот сама скошена в расцвете лет… За что? Какое зло совершила?
На могиле цвели нарциссы. Свежие…
– Кто их поливает?
– Откуда мне знать? Сюда ходит столько женщин, которым она помогала, – это они ухаживают за цветами, и миски с едой приносят ей…
О матери осталась память как о дарительнице многих жизней. От отца остались статуи, барельефы – частицы красоты. После них обоих остался я. Оба они отдали городу, что могли. Что отдам ему я?
Вернувшись с кладбища, Сократ лег, измученный скорбью.
Знаю, что сделаю. Заколочу окна. Прибью запоры на дверь. Заживо похороню себя!
– Не делай этого!
Сократ замер. Испугался. Оглядел комнату. Кто это сказал? Кто сказал ему: «Не делай этого»? Ведь он явственно слышал! Строптивость его взбунтовалась.
– А вот же сделаю! – яростно крикнул он. – Не выйду отсюда! Запрусь! Погибну тут!
– Не делай этого! – уже повелительно прозвучал тот же голос.
Сократ съежился на ложе и до утра не сомкнул глаз.
Друзья стояли у дома Сократа, ожидая, когда он их позовет.
– После того, что с ним случилось, нельзя врываться к нему, как прежде, с шумом и скаканьем через ограду, – сказал Критон.
И его послушали.
От Симона они знали, что Сократ опустился, призраком бродит по дому и двору. Поэтому они не ждали, что расслышат его шаги, – ждали его голоса.
Он появился внезапно. Лицо, обычно озаренное внутренним светом, теперь – серое, давно не бритое, горестные складки, щеки бледные, и взгляд уже не такой мягкий, не такой проницательный, как бывало.
– Входите, – тихо сказал он и молча обнял каждого.
Расселись на мраморных кубах, как два года назад. Здесь мало что изменилось – не хватало лишь нескольких кусков мрамора да рук, что обрабатывали их. И нет больше искр, зажигавших одушевление в доме, хотя тот, кто, бывало, рассыпал эти искры, сидит перед ними – не твердый духом, как прежде, а вялый, сгорбленный; жует травинку, сорванную меж камней.
Друзья заговорили о новостях. Сократ сидел, уставившись в мраморную плиту. Он слышал, что говорят, но как-то смутно. Будто сквозь тучу, которая окутала все вокруг него и не хочет рассеяться. Туча укоров,
