аммиака.
— Аммиака? — удивился генерал.
— Именно так… Вслед за этим идет обтирание сухим полотенцем и потом спиртом, также в течение пяти минут.
— Вот оно что… — сказал командующий, скосив глаза на хирурга, все еще старательно обтиравшего розовые руки с короткими сильными пальцами.
— Особенное внимание приходится обращать на область ногтей и подногтевых пространств… Тут уж мы не торопимся… — В голосе врача прозвучало наивное удовлетворение.
— Понимаю, — сказал командарм. «Напрасно не торопитесь», — едва не добавил он.
— Методики мы не меняем и во время большого наплыва раненых… В этих случаях особенно ярко выступают преимущества работы в резиновых перчатках… — Луконин подробно объяснил, в чем именно они заключаются, словно командующий находился не на столе в медсанбате, а обследовал свою санитарную часть.
— Так, так… — отвечал Рябинин, нетерпеливо слушая, тяготясь продолжительными приготовлениями.
Скоро должна была начаться атака на главном направлении, и командующий не представлял себе, как она произойдет без него. Не ощущая сильной боли, он надеялся уже, что сможет после перевязки вернуться на свой командный пункт. Самая рана казалась ему теперь только досадной помехой, если не чем-то почти конфузным в его положении. Все же он почувствовал волнение, когда первый хирург приказал снять бинт с его бедра.
— Дайте мне очки, — попросил Рябинин.
— Я бы не советовал… — осторожно возразил хирург.
— Нет уж… Давайте очки.
Генерал поспешно надел их и непроизвольно шумно вздохнул. Ногу его бережно приподняли, и сестра с невидимым лицом начала медленно скатывать марлю.
— Не больно, товарищ командующий? — осведомился Луконин.
— Да нет, — ответил генерал ворчливо, хотя жжение в бедре усилилось.
Но на него сквозь щели в масках смотрело много глаз — внимательных, озабоченных, любопытствующих. «Вот уставились на меня!» — подумал он с недовольствием.
На бинте показалось пятнышко крови, и генерал, позабыв об окружающих, с интересом следил, как оно увеличивалось и темнело, повторяясь на каждом новом витке марлевой ленты. Вдруг под мокрой, почти черной ватой блеснуло что-то красное и живое. Рябинин приподнял голову, удивленно вглядываясь. «Это не очень опасно? Как вы думаете, доктор?» — мгновенно сложился у него в голове тот же вопрос, что задавали сотни людей, лежавших на этом столе.
Но рана его, зиявшая выше колена, ближе к внутренней стороне бедра, оказалась небольшой.
— Лежите, лежите!.. — сказал первый хирург резким, требовательным голосом.
И Рябинин с чувством облегчения опустился на подушку, удостоверившись, что с ним случилось далеко не самое худшее.
Хирурги негромко переговаривались, советуясь друг с другом, — однако смысл их речей был недоступен командующему. Он слышал звучные латинские слова, полные таинственного значения, тщетно силясь уразуметь то, что скрывалось за ними. Первый хирург то и дело обращался к сестре, коротко требуя лекарства или инструмент, и женщина, загадочная, как все в этой комнате, быстро подавала странные предметы: изогнутые ножи, щипцы, причудливые ножницы. Их форма была такой же диковинной, как названия: пеан, кохер, корнцанг… Они сверкали в сильном свете нескольких ламп, их ловко брали пальцы в блестящих перчатках… И командарм, наблюдая за обоими врачами, окончательно успокоился. Подобно многим своим бойцам, перебывавшим здесь, он доверял им тем легче, чем меньше их понимал. Речь хирургов, изъяснявшихся на особом языке науки, звучала утешительно именно потому, что казалась необычной. Сам Рябинин начал учиться поздно; и, хотя в старости осторожно полагался на людей, его уважение к созданиям их трудов и мысли оставалось непоколебленным.
— Который час? — спросил вдруг генерал.
— Пять минут двенадцатого, — ответил командир медсанбата, посматривая на ручные часы. — То есть одиннадцать пять… — поправился он.
Командующий подумал, что до начала атаки осталось около трех часов и он действительно успеет вернуться на свой командный пункт. Он не видел теперь ничего, что могло бы помешать этому… К сожалению, он не сможет уже, вероятно, лично наблюдать за ходом боя, но и лежа у себя на КП он сумеет, думалось ему, управлять им. Следовало все же поторапливаться, так как сражение продолжалось и обстановка на фронте менялась ежечасно. Однако хирурги, вместо того чтобы сразу перевязать рану, все еще возились с ней… Их огромные вытянутые тени проносились по потолку, по стенам, завешенным простынями.
— Как, друзья, зашивать сейчас будете? — спросил Рябинин.
— Что вы, товарищ командующий! Зашивать нельзя, — сказал Луконин.
— Почему же?
— Надо хорошенько очистить рану… Первоначальный глухой шов уместен лишь там, где есть полная уверенность в надежности очистки.
— Ну, ну, давайте, — разрешил генерал.
— Именно ранняя очистка является лучшей профилактикой против распространения инфекции, — продолжал врач. — Дело в том, что в течение первых десяти часов бактерий в ране бывает не много и сидят они поверхностно. Затем бактериальная флора быстро размножается, проникает в глубь тканей, а также в ток лимфы и крови…
«Бактериальная флора… вот ведь как выражаются», — подумал не без удовольствия Рябинин.
Он стал снисходительнее от сознания, что все обошлось лучше, чем он ожидал… Теперь уже, видимо, и речи не могло быть о том, что кто-то заменит его на командном пункте в решающие минуты сражения.
Врачи как будто заспорили, голоса их зазвучали громче…
— Тимпанита я не слышу, — сказал второй хирург; марля на его губах колебалась от дыхания. — Нет тимпанита…
— Это не обязательно, — возразил первый.
«Хорошо или плохо, что нет?» — подумал генерал. Впрочем, он не следил уже за невразумительной дискуссией, размышляя о том, что предстояло делать по возвращении в штаб. Там, в связи с его ранением, люди, вероятно, пребывали в тревоге. Надо было, следовательно, как можно скорее снова взять в свои руки командование армией. Удар по немцам надлежало нанести в установленные сроки и так, чтобы он действительно оказался сокрушительным…
— Что вы подозреваете? — шепотом спросил Луконин у первого хирурга, отошедшего на минуту в сторону.
— Пока ничего определенного… — так же тихо ответил тот. — Спиртовый компресс! — крикнул он сестре.
Повязка была, наконец, наложена, и генерал потребовал, чтобы его одели.
— Извините, товарищ командующий… Сейчас мы перенесем вас в палату, — возразил Луконин. — Там уже все готово.
— Я немедленно еду… — перебил генерал.
— Как? — не понял врач.
— К себе еду, — сказал командующий.
— Извините… Ехать вам нельзя, — упавшим голосом проговорил Луконин.
— Почему? Рана ведь пустяковая…
— Так точно, — поспешно согласился врач.
— Ну, а если «так точно», давай одеваться. Позови моего адъютанта.
— Сию минуту… — Луконин снял маску, открыв лицо, такое румяное, что седые усики казались чужими на нем. Растерянно глядя на командарма, он, однако, не двигался.
— До почему мне нельзя ехать?! — начал сердиться Рябинин.
Первый хирург в свою очередь сорвал с лица намокшую повязку.
