Оказалось, что и немцу он внушает опасения. Затем снова наступило молчание. Поужинав, мы поднялись к себе. Фон Шелленберг хотел остаться один, чтобы поработать, и просил его не беспокоить. Я счел своим долгом заметить, что, отсылая меня, он подвергает себя риску, однако в ответ фон Шелленберг только махнул рукой и усмехнулся.
– Я буду осторожен, – обещал он.
– Запритесь, – посоветовал я, – и никому, кроме меня, не отпирайте.
Но и этого мне показалось мало. Я сходил к себе и принес 'стар'.
– Вы как будто умеете обращаться с оружием?
– Да не нужно ничего, – передернул плечами фон Шелленберг.
– Пусть все-таки лежит на столе – на всякий случай.
Я спустился в вестибюль и позвонил Сэму. Он сказал, что рад слышать мой голос, однако просил быть покороче, так как они с женой только что сели за ужин.
Я дал ему поручение и повесил трубку, лишив его возможности задать дополнительные вопросы. Им потребуется по меньшей мере двадцать четыре часа, чтобы установить, откуда я звонил. К тому времени мы уже будем катить по заповеднику Цаво в сторону Момбасы.
Из разговора с дежурным портье выяснилось, что наутро сюда прибудет самолет с припасами, но, к сожалению, все четыре места на обратный путь до Найроби уже забронированы.
– Не захватит ли экипаж посылку? – спросил я.
– Если только она не очень громоздкая.
Я заверил портье, что она будет крохотной, и отправился в бар. Вэнса Фридмена там не оказалось, а жаль: найди я его, все бы упростилось.
С кружкой пива в руке я вышел на террасу. В вечернее время равнина Олоболоди представляет собой захватывающее зрелище. Меньше чем в ста метрах от основания отвесной скалы я насчитал шесть слонов. Они пили воду вместе с кабанами, тут же паслись импалы и несколько антилоп. Мощные лучи установленных под верандой прожекторов заливали ярким светом площадку с озерком и каменной солью. Животные помельче робко прятались в тени, отбрасываемой крупными обитателями саванны. Искусственное освещение разгоняло тьму лишь до ближайших баобабов и акаций, а дальше до самого горизонта чернела ночь. На небе, подобно бриллиантовой россыпи, сверкали звезды, и потому на юго-востоке можно было различить очертания гор Ингито, темневших на фоне звездного небосклона.
Перед моим взором развертывался спектакль, поставленный самой природой. Сценой была освещенная площадка, актерами – звери. Саванна многие века хранила на своих страницах текст вечной пьесы. Впрочем, какой же театр с этим сравнится: тут все подлинное, неподдельное!
– Поразительно, верно? – воскликнул кто-то за моей спиной с типично английским выговором.
Я оглянулся – невысокий, коренастый европеец. Увлекшись фантастическим зрелищем, я и не заметил, как он подошел.
– Хэлло, – сказал я, меря его взглядом.
Раньше я не видел его – ни среди туристов, ни среди служащих 'Баобаба'.
– Брайан Хеллер. – Белый протянул мне загрубелую руку. – Можете называть меня просто Брайан.
Мы обменялись рукопожатием, и я представился:
– Канджа.
Ему было под шестьдесят, лицо в сетке морщин, голова седая. Глаза глубоко посажены и сощурены; лицо и руки покрыты ровным загаром.
– Вы правы, – произнес Брайан Хеллер, предупреждая мои вопросы. – Я не турист, а профессиональный охотник. В настоящее время служу егерем в заповеднике Олоболоди и живу вон в том домике на склоне горы.
– Так я и думал!
В грубых, цвета хаки шортах и серой рубашке с короткими рукавами Брайан Хеллер имел весьма бравый вид. Настоящий следопыт, подлинный часовой саванны.
– Это делает честь вашей проницательности, – улыбнулся он. – Можно вас угостить?
– Спасибо, я только что выпил пива.
– Вы не проводник? – спросил он.
– Фотограф, – ответил я.
– Из какой газеты?
– Свободный художник, сам себе хозяин.
– Непростое дело. У нас тут много бывает вашего брата. А вы впервые?
Я кивнул.
– Где же, дружище, вся ваша техника? За дело, такая ночь не повторится.
Я покачал головой.
– На сегодня хватит, надо передохнуть.
Он понимающе кивнул.
– Я в эту землю влюблен. Знаете, сколько лет я здесь? Тридцать! Работал в заповедниках по всей
