Старик снял шапку, поискал глазами икону и, не найдя ее, низко поклонился адмиралу.
— Спросите его, — сказал Прайс переводчику, — давно ли он из Петропавловска.
— Да уж третий день в пути.
— Про войну слышал?
— Как не слыхать! Все про войну толкуют.
— Силен ли гарнизон в Петропавловске?
— А кто его знает! Люди у нас не считаны, не меряны…
— Солдат много?
— Солдат не сосчитаешь: по шестеро в ряд идут.
— Сколько батарей в порту?
— Страсть как много навезли!
— Где стоят батареи?
— На земле, натурально…
Старик стоял в покорной позе, склонив голову, и только по ответам да по острому блеску глаз можно было заметить его настороженность. Вначале Прайсу показалось, что старик запуган, ошеломлен и что от него можно будет все узнать. И только после нескольких ответов адмирал стал улавливать затаенную хитрость и даже издевку.
— Если, старик, не будешь честно отвечать на вопросы — повешу, — сказал Прайс строго и внушительно.
— Сроду не врал, — всполошился старик. — Это нам ни к чему.
Прайс задал ему еще несколько вопросов — о количестве запасов в городе, о судах, стоящих на якоре в бухте, о расположении складов. На каждый вопрос адмирала старик отвечал словоохотливо, но, вслушавшись, можно было понять, что он говорит совершеннейшие пустяки, не имеющие никакого отношения к обороне города. Прайс наконец догадался, что старик морочит ему голову. Он вскочил с места и ударил старика по лицу:
— Все врешь, свинья!
Старик вытер рукавом куртки кровь с лица и кротко сказал:
— Знатно барин дерется, вроде наших. — И, став вдруг серьезным, сказал переводчику: — Зря разговор затеяли! Не стану я рассказывать про наши дела. Так и передай!
Старика увели. На его место пришел здоровяк с русой бородой. Этот тоже отвечал охотно, простодушно, даже с какой-то милой откровенностью. Но из его ответов нельзя было понять ничего существенного об обороне порта.
— Заработаешь большие деньги, — наклонился к нему Прайс. — Где стоят батареи?
И этот простодушный с виду человек с детскими светлыми глазами засмеялся и ответил:
— Совестью, ваше благородие, не торгую…
Третий совсем ничего не говорил, и нельзя было понять, то ли он не понимал обращенных к нему вопросов, то ли не хотел отвечать. Но глаза его выдавали: в них горела ненависть.
Не добивались никаких сведений, Прайс раздраженно сказал:
— Какие-то бешеные люди!
Неведомый русский порт был близок и одновременно очень далек, как и в то время, когда эскадра находилась по ту сторону Тихого океана.
Глава 10
Всю ночь в кают-компании адмирала Прайса горел свет. Шел военный совет эскадр. И Прайс и де- Пуант, так же как и другие командиры судов, старались быть вежливыми и предупредительными друг с другом, но глубоко скрытое раздражение и недовольство прорывались наружу — то во взгляде, то в еле приметном жесте.
Никакого сражения еще не было. Все убедились, что взять порт легко, как раньше предполагалось, не удастся. Было очевидно, что русские не только добровольно не уступят, не уйдут от побережья, но будут защищаться до последних возможностей.
Англичане и французы, очевидно, предполагали, что одно появление грозных кораблей у почти безоружного порта принесет им победу и лавры успеха. А оказалось, что надо воевать серьезно.
— Противник, как это ни жаль, обороняется… Он заставляет нас считаться с собой. Этого, конечно, можно было и ожидать, зная русских, — сказал французский адмирал.
Прайс отлично понимал, в чей огород брошен камешек. Ведь только вчера у них был разговор на эту тему!
— Французы, конечно, лучше всех других знают русских, знакомство ведь давнее.
Адмирал Прайс намекал на двенадцатый год, когда русские войска разгромили армию Наполеона.
Английские офицеры понимающе улыбались, французские сделали вид, словно они не поняли намека адмирала.
— Да, противника надо знать, — продолжал де-Пуант. — Это облегчает ведение операции. Русские без серьезного боя порт не отдадут. Они не перестанут обороняться даже в том случае, если будут вооружены только топорами. Нужна величайшая осмотрительность и осторожность. Русские хитры и, конечно, храбры, в этом им отказать нельзя…
Де-Пуант, сам любуясь собой, закругленными фразами говорил о необходимости держаться вместе, не распылять силы и главные усилия направить на то, чтобы уничтожить батареи, преграждающие путь в бухту.
— Самый близкий путь к победе лежит через внутреннюю гавань, — заключил де-Пуант.
Как ни был неприязненно настроек против французского адмирала Прайс, он не мог все же не согласиться с доводами рассудка и военной целесообразности.
— Мы здесь собрались не для того, чтобы изучать русский характер, а выработать план разгрома врага, — заговорил он. — Мы сильнее русских во много раз, лучше их вооружены, и я не вижу причин, которые могли бы нам помешать взять верх над русскими… План операции совершенно прост и ясен. На рассвете все суда выстраиваются в боевой порядок. Пароход «Вираго» берет фрегаты на буксир и доводит их до берега. Огнем своих пушек мы подавляем любую вражескую батарею и входим во внутреннюю гавань. А там мы уж предоставим русским выбирать: или сдаться на милость победителя, или оставить порт. Я полагаю, они выберут первое.
Прайс поднялся, давая этим понять, что военный совет закончен.
Все покинули кают-компанию. Прайс остался один. Ему не спалось. Что же завтра предпримут русские, как они себя поведут? Он думал о том, какие выгоды или невыгоды в его личной карьере может иметь сражение у этих пустынных русских берегов. Если победа — он получит повышение, поместье, славу. А если поражение? Нет, поражения не может быть, не должно быть, это противоречит всякому здравому смыслу… Как могут русские со своими слабыми силами нанести поражение такой хорошо вооруженной эскадре! Это немыслимо!..
Приближался рассвет. До начала боя Прайс решил покончить с пленными.
Адмирал вышел на палубу. На востоке в безбрежной дали океана теплилась робкая заря, город и горы еще были в полумраке.
Прайс приказал выстроить на баке взвод стрелков, приготовить две виселицы и привести пленных.
Адмирал внимательно следил за тем, как матросы приспособили к рее две веревки с петлями, как подставили под виселицей большой ящик… Точно шли приготовления не к убийству людей, а к веселому представлению.
В окружении конвойных на палубу поднялся Николай Оболенский, потом привели избитого Сунцова.
При виде Оболенского обезображенное лицо матроса просветлело:
— Ваше благородие… спасибо вам…
