его просили, чтобы он все в тайне держал, — сказал Чайкин, довольно точно изложив рассказ перуанцев.
Это было действительно так. Паркер хотел узнать, что покупают в селении русские моряки, но, не получив ответа, стал избивать палкой крестьянина.
— Напрасно, ваше благородие, связались с ним, — серьезно проговорил Чайкин. — Человек он, видать, лютый да подлый. Нам бы мигнули, уж мы бы его уму-разуму научили.
Оболенский, занятый своими мыслями, ничего не ответил. Надо было скорее разыскать себе секунданта, и он торопился на фрегат.
Глава 6
Добравшись до «Авроры», Николай первым делом бросился разыскивать Охотникова.
Он нашел его за обычным занятием: в своей тесно заставленной каюте молодой ученый препарировал каких-то неведомых тропических ящериц.
— Андрей, — быстро сказал Оболенский, — мне нужна ваша помощь.
— Всегда готов, — ответил Охотников и даже не поднял глаз от ящерицы. — Что надо сделать?
— Я сегодня стреляюсь. Прошу вас быть моим секундантом.
— С каким-нибудь испанским гидальго? — засмеялся Охотников. — Предложите ему дуэль по-русски — ручаюсь, что он сразу ретируется.
— Я говорю серьезно, — резко произнес Оболенский. — Можете вы пойти со мной? Да или нет?
Охотников оставил свои препараты, внимательно посмотрел на друга, потом вымыл руки и спросил:
— Это неизбежно?
— Да.
— С кем?
— С английским офицером Паркером.
— Из-за чего, собственно? Ах, простите, пожалуйста, это, кажется, секунданту знать не положено. В общем, я готов. Только в двух словах прошу мне сказать, что входит в мои обязанности. Ведь я еще секундантом отроду не был.
— Обязанностей немного. Вы проверяете оружие, измеряете расстояние от одного барьера до другого…
— И наблюдаю, как два человека стреляют друг в друга? — прервал его Охотников.
— Это не нами заведено, — возразил Николай. — Мы следуем только примеру отцов, которые так отстаивали свою честь. Затем, теперь просто не время об этом говорить. Я буду стреляться!
— Должен только вас предупредить, что эта история может причинить вам неприятности.
— Об этом не стоит говорить.
— Тогда я согласен!
В это время в каюту постучался матрос и сказал Оболенскому, что его зовет к себе капитан Изыльметьев. Оболенский смутился, но поспешил на зов капитана. Изыльметьев, против обыкновения, показался ему встревоженным.
— События назревают чрезвычайные, — сказал капитан, здороваясь с Оболенским. — Я получил сведения достоверные, что военных действий можно ожидать с часу на час. Мы должны уходить… Как с покупками?
— Не переправлено еще две партии скота.
— Придется оставить. Советую вам на берег больше не съезжать.
— Господин капитан, простите меня… — умоляюще проговорил Оболенский. — Мне надо отлучиться на берег, хотя бы на один час.
Изыльметьев, с изумлением взглянув на него, строго сказал:
— Я запретил офицерам сейчас сходить на берег. Каждую минуту мы можем поднять паруса.
— Я это знаю, господин капитан, и все же прошу мне не отказать!
— Вы понимаете, что это значит? — вспыхнул Изыльметьев. — Если вы не прибудете на корабль, мне придется объявить вас дезертиром.
— Я должен быть на берегу, — настойчиво и просяще произнес Оболенский.
— Что такое? Какая-нибудь история?
— Слово чести не разрешает мне раскрывать причины, побуждающие меня просить сейчас отпуск на берег, но я могу поклясться, что чести русского моряка не посрамлю.
Капитан задумался. Он любил молодого лейтенанта. Изыльметьев находил в нем то, что, казалось, было свойственно и ему в далекие, чудесные годы юности, когда он так же искренне и отважно мечтал о далеких странствиях, о новых открытиях. Он видел, что юный офицер всей душой расположен к нему. И сейчас капитану трудно было отказать юноше. Но какие же у него причины так настойчиво отпрашиваться на берег? Любовная история? Не похоже. Дуэль? Тоже нет. Ему нужен был бы секундант, а он просится ехать один. Что же?
Конечно, лучше всего было бы запретить съезд на берег, но будет ли этим достигнута цель? Изыльметьев хорошо изучил не по летам твердый, непреклонный характер юноши. Он может решиться на поступок отчаянный, непоправимый.
— Вы один едете или вам нужен сопровождающий?
Оболенский еще раньше, чем был задан этот вопрос, решил, что он поедет один, что незачем его другу Охотникову впутываться в столь опасную для его будущности историю.
— Один, — ответил Николай.
— Хорошо, отправляйтесь! — проговорил Изыльметьев и, когда Оболенский, поклонившись, направился к выходу, дрогнувшим голосом добавил: — Берегите себя, будьте осторожны.
Николай выбежал из капитанской каюты. На палубе его уже ждал Охотников. Оболенский торопливо объяснил ему, что сейчас он не может взять его с собой. Он попросил до вечера пока никому не говорить о дуэли.
Охотников сделал попытку остановить Оболенского, но тот не хотел ничего слушать и только с молчаливой благодарностью стиснул другу руку: «Спасибо… за все спасибо!..» Потом спустился по трапу к шлюпке. Сунцов и Чайкин быстро доставили лейтенанта к берегу. Здесь он сказал матросам:
— Вы, братцы, ждите меня до того времени, пока на башне не пробьет семь часов. И потом, только потом пойдете к развалинам крепости Лоренцо… Вон она виднеется…
— Дозвольте с вами итти, ваше благородие? — попросил Сунцов. — Может, нужны будем?
— Нет, пока ничего не нужно. Все обойдется.
— Как знать, ваше благородие! Места чужие, дело к вечеру.
— Ничего, братцы, я с оружием. А ежели что, не поминайте лихом.
И Оболенский, не оглядываясь, решительно зашагал прочь от матросов.
Вскоре он был у старой крепости, на самом краю мыса. Стены крепости густо поросли плющом и хмелем; из расщелин росли молодые деревца, на белых, пригретых солнцем камнях мирно нежились зеленые ящерицы.
Николай, с трудом сдерживая волнение, несколько раз обошел вокруг крепости. Паркера нигде не было.
«Неужели опоздал?» с тревогой подумал он, но в это время ветер донес редкие удары башенных курантов — пробило шесть часов.
«Сейчас подойдет, надо обождать», решил Оболенский и присел на камень.
За мысом тяжело вздыхало море. Волны набегали на берег, шурша галькой и оставляя на них белые шапки пены. Низко над волнами проносились чайки.
«Ветер крепчает. Кажется, быть шторму, — подумал Николай. — В такую погоду только бы уходить! Англичане и французы едва ли рискнут пуститься в погоню».
Он стал думать о своем фрегате, о товарищах, о капитане. Живо представил себе, как Изыльметьев
