Но теперь им пришлось столкнуться кое с чем похуже, чем свидетели из Лондона — предполагаемый мертвец вернулся жив и здоров и бросает им в лицо жесткие обвинения.
— Мы должны делать то, — быстро сказал Ломан, — что должны.
На это я не ответил. Послышался мягкий спокойный голос Калтропа:
— На каких условиях, Квиллер, вы согласны вернуться?
— Ни на каких.
— Мы можем предложить более чем хорошие условия, Квиллер, — начал соблазнять Ломан. — Например, во всем, что касается связи, сигналов, контактов и прикрытия, решения будешь принимать ты и только ты.
Я опять промолчал.
— Включая ваше присутствие на стадии планирования операции, — ловко подключился Калтроп, — вместе с шефом Контроля. И конечно, — смущенной улыбкой он постарался смягчить грубость очередной приманки, — более чем соответствующее вознаграждение.
По стеклам стучал дождь.
— Насколько соответствующее?
Калтроп глянул на Ломана, который быстро ответил:
— Двойное.
— Что это вдруг заставило вас столь высоко оценить меня, учитывая, что еще недавно вы предполагали, что мои мозги будут размазаны отсюда и до России?
— Я не сомневаюсь, что Директорат придет к выводу — каковой уже сделали мы — что всегда сможем договориться об уровне компенсации. Кроме того, они… — нашелся Ломан.
— Дерьмо собачье. Вы думаете, что они попытаются снова купить меня?
— Я не стал бы столь откровенно…
— Если вы уйдете из Бюро, — торопливо вмешался Калтроп, — что вы будете делать? Об этом вы подумали?
— Не беспокойтесь, есть чем заниматься и вне этого паршивого заведения.
— Для такого, как вы?
— Да.
— Тебе нелегко будет найти себе место в жизни, — взял слово Ломан. — И если ты окончательно уйдешь, мы никогда не попросим тебя вернуться.
— Стыд и позор. — Я шагнул к нему, и, видно, в моих глазах было нечто, что заставило его отшатнуться. — На какое бы задание вы ни послали меня, вы никогда не сможете мне гарантировать, что не сделаете того же самого, что было, если вас к этому обяжут обстоятельства. И мне все время придется оглядываться, поджидая появления от вас какого-нибудь подонка с ножом или взрывчаткой. На этот раз не сработало. Я хотел бы знать, куда делись мои друзья, я никого из них здесь не застал. Они списаны, как должен был быть списан и я. — Подходя к дверям, я услышал скрип кожи — Калтроп поднялся из кресла.
— Квиллер?
Я повернулся и увидел, что он развел руки, как бы извиняясь.
— Прошу прощения.
Я с такой силой распахнул двери, что они с треском врезались в стену, когда я выскочил в холл.
Я пошел к черному выходу, чтобы избежать встреч, но Чарли увидел меня из дверей.
— А я думал, что с тобой уже все кончено. Я подошел к нему, чтобы он не вставал: последнее задание стоило ему размозженного бедра и парочки подобных же неприятностей.
— Просто обрубаю концы.
— Но ты никогда не сможешь быть уверен… — Обожженными пальцами он обхватил чайную чашку.
— В чем?
— Что они снова не попытаются.
— Вот это уж точно. — Коснувшись его плеча, я снова двинулся по коридору.
Мишлен спешила с папками досье и не увидела меня. Рядом с лестничной площадкой открылась дверь, из которой вышел Холмс; рассеянно пройдя мимо, он остановился и повернулся ко мне.
— Кто-то сказал что ты подал заявление об отставке.
— Да.
— Да у тебя просто крыша поедет.
— Это может быть интересно.
Через черный ход — узкую высокую дверь с козырьком — я вышел на Уайтхолл-стрит и прошлепал по лужам к машине, не оглядываясь на это здание. Сев в машину и включив двигатель, я погнал ее к западу через Кенсингтон и Сизвик на М—4; телефон был отключен и дворники стремительно разгоняли воду по стеклу; я отстегнул страховочный ремень и отбросил его на сиденье: дальний свет фар прорезал серую пелену дождя на пустынной дороге, а я гнал и гнал вперед, оставляя как можно больше миль между собой и Лондоном, и меня преследовал горький едкий запах сожженных мостов.
2. Червяк
— Не могу, — отказала она. — Утром я должна быть с иголочки.
— Ты улетаешь?
— К полудню. — Она поцеловала меня в последний раз, и пряди ее волос, прохладные и душистые, упали мне на лицо.
— Тогда почему бы тебе не остаться на ночь?
— В девять у меня собеседование. Я хочу попасть на рейсы “Конкорда” — ну не фантастика ли? На лацкане пиджака у меня будет карточка с именем, и, когда я буду идти через зал аэровокзала, все будут глазеть на меня. Тут речь идет о престиже. — Соскользнув с кровати, она оглядела комнату. — Где тут двери?
— Вон там. Туалет для гостей налево.
— Господи, я еле держусь на ногах. У тебя всегда так?
— Нет. Только из-за твоих поцелуев. Она стояла, глядя на меня сверху вниз, и в тусклом свете из окна тело ее чуть отсвечивало.
— Я всегда так целуюсь, но не предполагала, что ты превратишься в торнадо.
— Теперь можешь предполагать.
Она стояла, оглаживая бедра, и прикидывала, может, стоит остаться. Это было бы как нельзя лучше: я чувствовал себя очень одиноко.
— Откуда эти синяки? — Она только сейчас заметила их.
— Мертвая петая на машине.
— Она тебе дорого обошлась.
— Если останешься, я преподнесу тебе яичницу с беконом.
— Я бы и без нее осталась, но в любом случае я не могу. Завтра — решающий день в моей жизни. — По пути в ванную она бросила из-за плеча: — Но я остановилась в Лондоне.
Пока она была в ванной, странная мысль пришла мне в голову — может, стоит поискать кого-то в спутницы жизни, кого-то вроде этой девушки? Осесть на месте, начать какое-нибудь свое дело? Подобные идеи впервые посетили меня прошлым вечером, когда я возвращался в Лондон на взятом напрокат “Порше”, но они были странными и чуждыми для меня — не потому, что жена и нормальная работа не устроили бы меня, не дали бы чувства удовлетворения, а потому, что эти мысли из мира других людей, в котором мне не было места. У меня возникло ощущение, что кто-то чужой и незнакомый хочет обосноваться в моей черепушке, и если я потеряю неповторимость собственной личности, то кончу в психушке.
“Да у тебя просто крыша поедет.
Холмс. Но ведь, скорее всего, к этому я и иду. И ни женитьба мне не поможет, ни нормальная работа. Главное, я должен обрести полную свободу. Мира и покоя мне недостаточно: я хотел, чтобы в моей жизни присутствовал риск, доходящий порой до предельного напряжения, чтобы я ощущал зыбкую грань бытия. И такую жизнь ты никому не можешь предложить разделить.
— Чем ты займешься? — спросила она, выйдя из ванной.
— Расстался с одной работой и буду искать другую.
