уровня, которое одновременно оказывается означающим субличностного уровня, поскольку вы уже приписываете этой женщине определенное восприятие вашей улыбки, то есть ваш Большой Другой включается вторично в процесс символизации и отзывает предшествующие смыслы. Если же вы подумали, что улыбнулись женщине, а на самом деле сдержали улыбку, постеснялись, предположим, то это уже означающее третьего уровня. Если же, скрыв улыбку, стали нервно кусать губы или морщиться, то это уже означающее еще более сложного уровня. Если же вы решили повеситься из-за того, что «она» не поняла вашей улыбки и не ответила, то следующий уровень означивания вашей улыбки. В этом смысле даже самоубийство – это всегда маска, символ высшего порядка, организующий субличностные отношения в ситуации слишком усложнившегося процесса переозначивания, скрывания желаемого, утаивания самой жизни.
Конечно, между первой улыбкой и самоубийством может последовать сколько угодно большое количество уровней переозначивания. За нервным тиком всегда скрывается отозванная улыбка, за улыбкой – несвершившийся дар, за ним – тайная вагина, а за вагиной – исчезнувший фаллос. Означающее же первого ряда – это, собственно, колокольчик, в который звонят собаке Павлова, чтобы они шла кушать. Но человек в ответ на некий знак демонстрирует не смыслы-действия, знаки, а символы следующего уровня. Таким образом, содержанием вагины являются не эти «смыслы-действия», ведущие к «покушать», а целые нагромождения образов и форм, за которыми всегда скрываются целые системы колокольчиков, колоколов и даже колоколен.
Означающее всегда потенциально готово к отзыву смысла, как звон колокольчика в пустой комнате. Понятие символических рядов нашего сознания подразумевает и память символа об исчезнувших, отозванных означающих: «…если перед нами текст, если означающее вписывает в окружение других означающих, то после стирания его остается место, где оно стерто, и вот место это и служит тем, что обеспечивает передачу»[47]. Причем Лакан декларировал это свойство означающих исчезать как имманентно им присущее: «Я хочу сказать, что одно из главных измерений означающего – это способность отменить, аннулировать самого себя. Такая возможность есть и охарактеризовать ее допустимо в данном случае как разновидность самого означающего»[48].
Всякое означающее может быть аннулировано бесконечное количество раз. Например, один и тот же поцелуй, запомнившийся на всю жизнь (неважно, был ли это «Первый поцелуй» или «Поцелуй тети Клавы»), может быть на протяжении многих лет ежедневно интерпретируем по-разному. Потому что один человек может поцеловать другого в знак чего угодно: дружбы, любви, радости, поддержки, уважения, пренебрежения (или сам не зная в знак чего). Как сказал Шиндлер в фильме Спилберга «Shindler's list», когда поцеловал еврейскую девушку Хелену в лоб: «It's all right. It's not that kind of a kiss».
Такого рода означающие – это всегда фетиши. К ним относятся не только фаллос и вагина, но и, например, дети: «И поскольку пенис с самого начала является результатом подстановки – я бы даже сказал, фетишем – то и ребенок с определенной точки зрения тоже есть не что иное, как фетиш»[49].
Вообще, все человеческие «привычки»– это комплексы означающих, упорядоченные с помощью таких центральных означающих, как вагина и фаллос. Взаимное непонимание, которое существует в этой области, в области «привычного» и «понятного», это, собственно, «непоявление» центральных означающих.
Итак, внутренние символические связи субъекта структурируются по образцу внешних межличностных отношений. Человеческая личность представляет собой внутри целый комплекс субличностей, каждая из которых способна участвовать в процессах символизации и десимволизации. Каждая из этих субличностей «не знает» о существовании иных субличностей. То есть сама личность «действует» всегда от лица какой- либо одной из своих субличностей и часто, как известно, склонна отрицать «собственные» слова и поступки.
Такой взгляд на человеческое «я» был заложен еще Фрейдом, который настаивал на структурном делении личности на «Я», «Сверх-Я» (Большой Другой) и «Оно» (бессознательное Я): «Понятие Сверх-Я описывает действительно структурное соотношение, а не просто персонифицирует абстракцию наподобие совести»[50]. По Лакану эти субличности делятся на еще более мелкие субличности следующего уровня. Большой Другой может иметь своего Большого Другого и так далее: «Другой возникает, как в заклинании, каждый раз, когда место имеет речь. <…> Но то потустороннее, что артикулируется верхней линией нашей схемы, – это не Другой. Это Другой Другого. Я имею в виду ту речь, что артикулируется на горизонте Другого. Другой Другого – это то место, где вырисовывается речь Другого как таковая. <…> Более того, отношения между субъектами и коренятся как раз, собственно говоря, в том факте, что Другой в качестве места речи прямо и непосредственно предстает нам как некий субъект – субъект, который, в свою очередь, мыслит нас в качестве своего Другого. <…> Но если мы осмеливаемся утверждать, что этот Другой Другого должен нам быть, по идее, совершенно прозрачен и вместе с измерением Другого неизбежно нам придан, то почему же тогда говорим мы одновременно, что этот Другой Другого является местом, где артикулируется речь бессознательного – речь сама по себе вполне артикулированная, но нашей артикуляции не поддающаяся! <…>…Бессознательное – это дискурс Другого. Это то, что происходит предположительно на горизонте Другого Другого по мере того, как именно там, на горизонте этом, возникает его, этого Другого, речь – но возникает не просто, а становясь нашим бессознательным…»[51] Упрощенно говоря, мы всегда приписываем собеседнику наше собственное понимание происходящего. Другой всегда коммуницирует с нами как часть нашего сознания.
Сюда еще можно было бы добавить Я-идеал, которое существует в рамках Большого Другого, плюс у большинства из этих субличностей есть бессознательные «двойники»,то есть вытесненные «клоны»: «… некоторые части того и другого, Я и самого Сверх-Я, являются бессознательными. <…> Сверх-Я и сознательное, с одной стороны, и вытесненное и бессознательное – с другой, ни в коем случае не совпадают»[52]. Есть еще такая конструкция нашего сознания, как «внешний мир», которая тоже способна присваиваться в качестве одной из субличностей: «Бедному Я еще тяжелее, оно служит трем строгим властелинам <…>Тремя титанами являются: внешний мир, Сверх-Я и Оно»[53]. Наличие «внешнего мира» в роли одной из субличностей никак не отменяет существования «реального» мира. Точно так же, как Большой Другой в качестве субличности не отменяет существования, скажем, «реального» отца.
7. Пизда философская
Субъект как постоянно трансформирующийся символ при любой попытке прочтения (психоаналитической, постструктуралистской, феноменологической) оказывается способен фиксировать сам факт попытки прочтения и отзывать смыслы, порождая бесконечную цепь каких-то клонов, сходных лишь внешне. Любая попытка его интерпретации вызывает в нем поток новых символизации, смены масок. То есть центральные означающие ведут себя как комплексы субличностей, каждая из которых имеет свою инстанцию речи. Во всяком случае, в пространстве нашего описания вагина эпистемологизируется именно как субличностный обмен информацией.
Реальные действия оказываются лишь симптомами чего-то непонятного, бессознательного. Как говорил Фрейд, «…Я <…> не является даже хозяином в своем доме, а вынуждено довольствоваться жалкими сведениями о том, что происходит в его душевной жизни бессознательно» [54].
