руками сумеют взять его. Правда, может быть, они вооружены наганами, только попробуй рассмотри с такого расстояния кобуру на поясе.
Судья Ураз приотстал. Чуть впереди него трусил коротышка Шанау, председатель аулсовета. И только едущего впереди усатого здоровяка Кулбатыр не узнал: «Может, не местный?»
Кулбатыр подпустил их поближе и взял на мушку Ураза.
Выстрел грянул громом. И гром этот вызвал замешательство среди всадников, но поразил лишь Ураза. Судья истошно вскрикнул от боли и вывалился из седла. Вторым Кулбатыр снял с коня незнакомого здоровяка, хотя очень хотелось прежде разделаться с Шанау. Но здоровяк, разворачивая коня, невольно заслонил председателя аулсовета, потому-то ему и досталась вторая пуля.
Теперь и Шанау деваться было некуда. Кулбатыр выстрелил и тут же понял, что промахнулся. Передернул затвор и выстрелил во второй раз. И опять пуля прошла мимо. В третий раз он стрелял, уже с отчаянием понимая, что Шанау, бешено нахлестывающий коня, находится на недосягаемом расстоянии.
Только патрон зря истратил!
4
Крики, стенания, мужская ругань — все, что сопутствует отчаянию, охватившему аул Косагач, пошло на убыль лишь после полудня. Тогда же вернулись и последние всадники, рыскавшие по степи в поисках стрелявшего. И все же со стороны юрт, притулившихся к горе Есенаман, нет-нет да и доносился безутешный плач. Это вдова убитого утром секретаря аулсовета Алдабергена никак не могла поверить в свалившееся на нее горе.
Старухи, девчонки, аксакалы и джигиты — кажется, весь аул собрался у юрты Алдабергена. То и дело из соседних аулов прибывали родственники и друзья покойного и, наскоро привязав коней к керме[6], заходили в траурную юрту, чтобы выразить соболезнование вдове, и, побыв там немного, присоединялись к тем, кто сидел у войлочной стены юрты, поодаль, у очага, или просто слонялся по аулу.
Рядом уже поставили еще одну юрту. Там теперь находились тела Ураза и Алдабергена.
Страшную весть аул узнал утром, когда председатель аулсовета Шанау промчался галопом, крича во всю глотку: «Беда, беда!» Десяток джигитов во главе со стариком Сарыишаном тут же вскочили на коней и понеслись в сторону Айкай-шагыла. Если не считать двух берданок и дробовика, всадники были вооружены лишь камчами. Но ни берданки, ни дробовика не понадобилось: Кулбатыра и след простыл.
На скрипучую арбу с впряженным в нее верблюдом положили тела погибших, поймали коней Алдабергена и Ураза и отправили в аул. Но долго еще всадники обшаривали склоны барханов в поисках убийцы, однако старания их оказались тщетными.
Разговоры, которые велись теперь возле юрт, вертелись возле одного и того же.
— Только вчера, конечно же, вчера... нет, кажется, позавчера... Возвращались мы с деверем из Жылкыкудука... Дело было в сумерках. Видим, навстречу одинокий всадник, огромный такой... конь под ним игреневой масти... И направляется он именно туда, откуда мы едем. Я тогда подумал: кто бы это мог быть? Теперь-то ясно — Кулбатыр, кто же еще... Таких громил, как он, во всей округе не сыщешь...
— Выдумывать ты мастер... Я слышал, он давно уже вернулся.
— Мне-то что до того, когда он вернулся? Говорю, своими глазами видел.
— Нет, вернулся он совсем недавно. Четыре-пять дней назад, не больше. Днем скрывается в песках, а вечером отправляется под бок к своей женушке.
— Один он или с дружками своими?
— Да вроде бы один...
— Тогда я тоже его видел. Ей-богу, правда. Вчера после полудня искал своего коня на той стороне Калдыгайты. Уже на обратном пути поднялся на Кыземшек — оттуда далеко видно. Гляжу, вроде всадник в песках. Мелькнул и тут же исчез. Мне даже потом подумалось, не померещилось ли? Но на всякий случай я домой подался, от греха подальше. Кто это был, всадник или зверь какой-то... Вчера после обеда это было.
— А ты и впрямь Кулбатыра видел.
— Все-таки боится попадаться на глаза — сразу скрылся.
— На его месте любой побоялся бы. Когда он в «Алаше»[7] был, много чего натворить успел...
— А что именно?
— Ой, об этом и говорить страшно. За ним столько записано — на десятерых по ноздри хватило бы. Покуражился над людьми, да и кровушки пролил... Долго его потом ловили. Тогда еще указ был: где бы и кто бы его ни встретил — расстрелять на месте. Только он хитрый волк, скрылся в песках, сбил погоню со следа, ушел.
— Говорят, он тогда к туркменам подался... А теперь, видно, и семью хочет туда забрать...
— А я слыхал — сдаваться он явился: надоело скитаться.
— Вот народ, вот народ! Все всё видели, все всё слышали. Потрепаться — языки будто салом смажут, а чтобы сообщить вовремя куда следует, нет их!
— За кого ты нас принимаешь? Если бы кто-нибудь точно что-то знал! А так — разговоры одни. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, кто-то о чем-то догадывается. Об этом, что ли, сообщать? Кому от таких сообщений польза?
— Все из-за нашей беспечности...
В стороне шел разговор, почти переплетавшийся с только что слышанным.
— Черт, видно, бережет этого Шанау. Отводит от него пули. Да и не только пули... Помните, в позапрошлом году он решил объездить жеребца? А ведь уже под сорок ему — та ли сноровка! Вот жеребец и сбросил его. Да не куда-нибудь, а прямо на кол для привязи скота. Другой бы тут же богу душу отдал, а Шанау хоть бы хны — жив-здоров.
— Ты прав, нечистая хранит его. Кулбатыр никогда промаху не давал, все знают, какой он стрелок, а тут тремя выстрелами свалить не сумел, будто его кто-то под локти подталкивал.
— Просто не суждено Шанау помереть, вот и не помер.
— А я думаю, нарочно Кулбатыр пустил пулю поверх его башки: мол, знай, с кем имеешь дело! Но убивать не стал...
— Скажешь тоже. Прямо как дитя рассуждаешь. Да попадись Шанау ему в руки, Кулбатыр не то что пристрелил бы его — живьем бы съел.
— А что ему Шанау сделал такого?
— Сде-е-лал!
— Да перестаньте вы! Кулбатыр такой же смертный, как и все остальные. И страх в нем есть, и совесть, наверное... Шутка, что ли, двух человек разом уложить? На третьего, видно, просто рука не поднялась. Видели же сами, и Ураз, и Алдаберген по пуле в сердце получили... Там и расстояние было — в пятикопеечную монету попасть можно, не то что в толстопузого Шанау. Даже наш одноглазый Баймагамбет на месте Кулбатыра не промахнулся бы.
— А откуда у него винтовка взялась? Шанау говорит, мол, кавалерийский карабин — по звуку выстрелов узнал.
— Значит, все-таки стрелял. Да не попал. Кулбатыр, конечно, хороший стрелок, да, видно, ружья давно в руках не держал.
— Слушай, а что это ты так сокрушаешься по поводу промаха? Уж не сожалеешь ли ты, что Шанау уцелел?
— Ты что мелешь! С ума спятил, что ли?
— Как бы там ни было, а Шанау крупно повезло. Дуракам всегда везет — ведь ему все нипочем. Не побоялся же он утром смотаться туда со своим кошмовым мешком[8]. Вполне опять мог с Кулбатыром встретиться.
— Да что там ни говорите, а Шанау есть Шанау. И добавить тут нечего.
Обсуждали происшествие и люди, столпившиеся возле коновязи.
— Нет, от судьбы не уйдешь. Судьба погнала на пулю несчастного Ураза.
— Да, бедняга... Царствие ему небесное!.. Только ведь как ни крути, а и он не без греха был. Многим от него досталось. Помнишь, наверное, как братья Имангали возвели поклеп на единственного сына Айкуна:
