– Я заезжал в отпуске в институт. Они мне предложили начальника отдела и тему на выбор. Представляете? – хватался он за окружающих.
Окружающие представляли, но смутно – никому не было до него дела. И тут он начинал хохотать в одиночку.
Он хохотал, как безумный, задыхаясь и плача:
– Они… там… ох-хо-хо… дума…ют… ха-ха-ха, ой, мама… думают… что я… здесь… ой, не могу… вырос… над собой… ох… что я здесь… на флоте… обо…га…тился… хи-хи-хих… не могу… х-х-х…
Потом он резко делал серьезную рожу и говорил:
– Вообще-то после флота я на начальника отдела потяну. Раньше бы не потянул, а теперь я все могу.
– Я придумаю новую торпеду, – начинал он опять хохотать, – я знаю какую. Это что-то круглое должно быть, чтоб руками можно было катить, но не легкое, чтоб домой не отволокли. Должно снега не бояться и ночевать под открытым небом. Чтоб только откопали – сразу же работало. Чтоб с крыши падало и не билось. Чтоб внутрь заливалась не горючая, не выпиваемая дрянь. Чтоб эта дрянь не нужна была для «Жигулей». Чтоб эта торпеда по команде тонула, по команде – всплывала, чтоб бежала и поражала. Ждите, скоро пришлю. А то и с проверкой приеду. Вот посмеемся!
– Да, и лопату, – тут он совсем загибался от смеха, – лопату… лопа… хх… ту… ей… хо-хо… ой, не могу… лопату… ей… при… де… ла.. ю… сбо.. ку… при… со… ба… чу… ой, мама, – сипел он остатками воздуха, – и ме.. т… лу… мет… лу… ей сза…ди… вотк… ну… поме… ло… встав… лю…
И все начинали смеяться вместе с ним.
Мафия
В коридоре, за дверью, слышалась возня и грохот сапог. Оттуда тянулся портяночный запах растревоженной казармы.
Вот и утро. «Народ» наш ещё спит, проснулся только я. В каюте у нас три койки: две подряд и одна с краю. На ближней к двери спит СМР (читать надо так – Сэ-Мэ-эР, у него такие инициалы), на следующей – я, а на той, что в стороне, развалился Лоб.
Обычно курсантские клички – точный слепок с человека, но почему меня называют Папулей, я понятия не имею. Вот Лоб – это Лоб. Длинный, лохматый, тощий; целых два метра и сверху гнется. Вот он, собака, дышит. Опять не постирал носки. Чтоб постоянно выводить его из себя, достаточно хотя бы раз в сутки, лучше в одно и то же время, примерно в 22 часа, спрашивать у него: «Лоб, носки постирал?» А ещё лучше разбудить и спросить.
СМР дышит так, что не поймешь, дышит ли он вообще. Если б в сутках было бы двадцать пять часов, СМР проспал бы двадцать шесть. Он всегда умудряется проспать на один час больше того, что физически возможно.
СМР – вдохновенный изобретатель поз для сна. Он может охватить голову левой рукой и, воткнув подбородок в сгиб локтя, зафиксировать её вертикально. Не вынимая ручки из правой руки, он втыкает её в конспект и так спит на лекциях. В мои обязанности в таких случаях входит подталкивание его при подходе преподавателя. Тогда первой просыпается ручка, сначала она чертит неровную кривую, а потом появляются буквы.
СМР с детства плешив. Когда его спрашивают, как это с ним случилось, он с удовольствием перечисляет: пять лет по лагерям (по пионерским, родители отправляли его на три смены, не вынимая); три года колонии для малолетних преступников (он закончил Нахимовское училище); и пять лет южной ссылки (как неисправимый троечник, он был направлен в Каспийское училище вместо Ленинградского).
Правда, если его спросить: «Слушай, а отчего ты так много спишь?» – он, не балуя разнообразием, затянет; «Пять лет по лагерям…»
Шесть часов утра. Мы живем в казарме. У нас отдельная каюта. Замок мы сменили, а дырку от ключа закрыли наклеенными со стороны каюты газетами. Так что найти нас или достать – невозможно. Не жизнь, а конфета. Вообще-то уже две недели как мы на практике, на атомных ракетоносцах. По-моему, ракетоносцы об этом даже не подозревают. Встаем мы в восемь, идем на завтрак, потом сон до обеда, обед, сон до ужина, ужин и кино. И так две недели. Колоссально. Правда, лично я уже смотрю на койку как на утомительный снаряд – все тело болит.
Раздается ужасный грохот: кто-то барабанит в нашу дверь. СМР вытаскивается из одеяла: «Ну, чего надо?». «Народ» наш проснулся, но вставать лень. Стучит наверняка дежурный. Вот придурок (дежурными стоят мичмана).
– Жопой постучи, – советует СМР.
Мы с Лбом устраиваемся, как римляне на пиру, сейчас будет весело. Грохот после «жопы» усиливается. Какой-то бешеный мичман.
– А теперь, – СМР вытаскивает палец из-под одеяла и, налюбовавшись им, милостиво тыкает в дверь, – го-ло-вой!
Дверь ходит ходуном.
– А теперь опять жопой! – СМР уже накрылся одеялом с головой, сделал в нём дырку и верещит оттуда.
В дверь молотят ногами.
– Вот дурак! – говорит нам СМР и без всякой подготовки тонко, противно вопит: – А теперь опять головой!
За дверью слышится такой вой, будто кусают бешеную собаку.
– Жаль человека, – роняет СМР со значением, – пойду открою.
Он закутывается в одеяло и торжественный, как патриций, отправляется открывать.
– Заслужил, бя-яш-ка, – говорит он двери и, открыв, еле успевает отпрыгнуть в сторону.
В дверь влетает капитан первого ранга, маленький, как пони, примерно метр от пола. Он с воем, боком, как ворона по полю, скачет до батареи, хватает с неё портсигар с сигаретами и, хрякнув, бьет им об пол.
– Вста-ать!
Мы встаем. Это командир соседей по кличке «Мафия», или «Саша – тихий ужас», вообще-то интеллигентный мужчина.
– Суки про-то-коль-ные! – визжит он поросенком на одной ноте. – Я вас научу Родину любить!
Мы в трусах, босиком, уже построены в одну шеренгу. Интересно, пороть будет или как?
– Одеться!
Через минуту мы одеты. Мафия покачивается на носках. Кличку он получил за привычку, втянув воздух, говорить: «У-у-у, мафия!»
– Раздеться!
Мы тренируемся уже полчаса: минута – на одевание, минута – на раздевание. Мафия терпеть не может длинных. Все, что выше метр двадцать, он считает личным оскорблением и пламенно ненавидит. К сожалению, даже мелкий СМР смотрит на него сверху вниз.
– А тебя-я, – Мафия подползает к двухметровому Лбу, – тебя-я, – захлебывается он, подворачивая головой, – я сгною! Сначала остригу. Налысо. А потом сгною! Ты хочешь, чтоб я тебя сгноил?
В общем-то, Лоб у нас трусоват. У него мощная шевелюра и ужас в глазах. От страха он говорить не может и потому мотает головой. Он не хочет, чтоб его сгноили.
Мафия оглядывает СМРа, так, здесь стричь нечего, и меня, но я недавно стригся.
– Я перепишу вас к себе на экипаж. Я люблю таких… Вот таких… У-ро-ды!
В этот момент, как-то подозрительно сразу, Мафия успокаивается. Он видит на стене гитару. СМР делает нетерпеливое, шейное движение. Это его личная гитара. Если ею брякнут об пол…
– Чья гитара?
– Моя.
– Разрешите поиграть? – неожиданно буднично спрашивает Мафия.
СМР от неожиданности давится и говорит:
– Разрешаю.
Через минуту из соседней комнаты доносится плач гитары и «Темная ночь…».
После обеда мы решили не приходить. Лоб и я. В каюту пошёл только СМР.
