радости.
После первой же фразы донесения строго официальная часть кончилась, и трое юношей, перебивая друг друга, стремясь вспомнить все подробности полета и ничего не пропустить, принялись рассказывать, как было дело. Видимость была плохая, и почти весь полет прошел в облаках. Шли по приборам. Когда вынырнули из облаков, немецкий аэродром оказался справа. На нем было не меньше двадцати самолетов.
– Там было еще два четырехмоторных, – вставил штурман. – Они вот так стояли.
И он стал чертить на снегу ногами в меховых унтах расположение четырехмоторных самолетов.
Никто так хорошо не знает положения на фронте за последний час, как летчики. Здесь уже с утра имели сведения, что немцы начали беспорядочный отход. Дороги забиты обозами. Вот уже три часа, как наши бомбят эти обозы.
Меня поразило, что летчики и их командир ни разу не взглянули на карту.
– Мы тут все наизусть знаем, – сказал майор, не оборачиваясь.
Молодые люди продолжали свой рассказ.
Как только они увидели справа от себя немецкий аэродром, начали бить зенитки. Забегали люди.
– Ну? – сказал майор нетерпеливо.
– Я, значит, принял решение, – сказал летчик, – стал заходить на цель.
– Это правильно, – заметил майор.
Он знал, что экипаж шел без сопровождения истребителей, и решение, которое принял командир самолета, – идти в бой против многих истребителей и зенитных снарядов, вместо того чтобы уйти в облака и дать газу, – было мужественное решение.
– Зашли мы, значит, точно и отбомбились.
– Результаты? – спросил майор.
– Не знаю, – сказал летчик, – все в дыму было. Как-никак сбросили четыре сотни, не считая осколочных.
– Я им еще дал пить из пулемета, – вставил стрелок-радист.
– Сказать честно, – добавил штурман, – ничего не было видно. Один дым.
– Тогда я принял решение – пошел в облака и лег на обратный курс, – сказал летчик.
– Правильно сделал, – сказал майор. – Ну, товарищи, теперь быстренько в штаб. Донесение серьезное.
Мы пошли к только что прилетевшему бомбардировщику. Его заправляли к следующему вылету. К кассетам подкатывали в решетчатой деревянной таре тяжелые бомбы. Их с трудом поднимали на руках и вкладывали в кассеты. На них были еще следы снега. В пустые места, остававшиеся в кассетах, впихивали листовки для германских солдат. Механики проверяли открытые моторы. Из подъехавшей к самолету цистерны перекачивали бензин. Над самолетом трудились человек пятнадцать. Они работали так быстро, что даже не имели времени повернуть голову – естественное движение человека, который чувствует, что на него смотрят. От людей валил пар. Было очень холодно.
Майор показал мне множество мелких и крупных латок на крыльях и хвостовом оперении самолета. Латки были сделаны очень аккуратно и закрашены.
– Вчера наши птенчики привезли штук шестьдесят пробоин, – сказал майор.
В это время майору доложили, что другой экипаж другого самолета готов к вылету. Моторы запущены.
Майор дал разрешение на вылет, и мы снова пошли к домику. Когда мы шли, над нашей головой низко пролетел бомбардировщик.
– Это он? – спросил я.
– Это сосед, – ответил майор, не поднимая головы.
– Откуда вы знаете? Вы ведь даже не посмотрели на него.
– А по звуку, – сказал майор с удивлением, очевидно, поражаясь моей неосведомленности.
– Я узнаю по звуку и собственный самолет, – сказал политрук Дубинин, который шел рядом с нами.
– Он милого узнает по походке, – заметил майор, усмехаясь. Но тут же стал очень серьезен. – Пошел, – сказал он, прислушавшись.
И начался новый пятидесятиминутный тур сдерживаемого изо всех сил волнения.
Прошло десять минут. Мы сидели в домике.
– Поступила радиограмма, – доложил радист. – «Все в порядке. В строю самолетов один».
– Хорошо, – сказал майор. – Теперь будут самые неприятные десять минут. Они будут бомбить и не смогут давать радиограммы.
Я стал перелистывать любовно сделанный альбом – историю части. Здесь были портреты летчиков- орденоносцев, диаграммы боевых вылетов, своих и немецких потерь. Я вздрогнул, когда услышал голос радиста:
– Товарищ майор, поступила радиограмма: «Все в порядке. Задачу выполнили. В строю самолетов один».
– Это хорошо, – сказал майор. – Отбомбились. Теперь будут самые неприятные десять минут. Ведь они у
