БЕЗЫМЯННЫЙ

Из опасения привлечь ко мне общественное внимание? Или чтобы не рассеять иллюзии? Подвожу итог. Близится момент, когда единственный верующий в меня должен меня отвергнуть. Ничего не произошло. Фонарики не зажжены. Неужели все тот же вечер? Возможно, обед уже кончился. Возможно, Маргарита приходила и уходила, снова приходила и снова уходила, а я ее не замечал. Возможно, я сиял, со всем присущим мне блеском, долгие часы и ничего не заметил. И все же что-то изменилось. Эта ночь не похожа на другие. Не потому, что я не вижу звезд, мне не часто удается увидеть звезду, высоко в глубине того клочка неба, который я обозреваю. И не потому, что я вообще ничего не вижу, даже поручней, такое нередко случалось. И не из-за тишины, место здесь тихое, по ночам. К тому же я почти глухой. Не впервые я напрягаю слух, тщетно пытаясь различить приглушенные звуки на конюшне. Вдруг заржет лошадь. И я пойму, что ничего не изменилось. Или увижу фонарь сторожа, в загоне, раскачивающийся на высоте колена. Надо быть терпеливым. Холодно, утром шел снег. Однако же моей голове не холодно. Вероятно, я все еще накрыт брезентом, возможно, она набросила его на меня, боясь, что ночью снова пойдет снег, пока я был погружен в размышления. Но ощущения, так мной любимого, давления брезента на голову, нет. Моя голова потеряла всякую чувствительность? Или меня хватил удар, пока я был погружен в размышления? Не знаю. Буду терпеливым, перестану задавать вопросы. Прошло несколько часов, кажется, снова наступил день, ничего не произошло, я ничего не слышу. Я напомнил им об обязанностях, возможно, они дали мне умереть. Ощущение, что я укутан, но не прикасаюсь ни к чему, такого никогда не было. Опилки больше не давят на культи, мне неизвестно, где я оканчиваюсь. Вчера я покинул мир Махуда – улицу, ресторанчик, бойню, статую и, сквозь поручни, серое небо. Я никогда больше не услышу мычания скота, звякания вилок и стаканов, раздраженных голосов мясников, названий блюд и цен. И никакая женщина не захочет, тщетно, чтобы я жил, и моя тень, вечером, не омрачит землю. Истории Махуда кончились. Он понял, что они – не обо мне, он сдался, я победитель, а я так старался проиграть, чтобы доставить ему удовольствие, чтобы он оставил меня в покое. Выиграв, буду ли я оставлен в покое? Не похоже, кажется, я продолжаю говорить. Во всяком случае, все эти предположения, вероятно, ошибочны. Несомненно, меня снова бросят в атаку, лучше вооруженного, на твердыню смерти. Куда важнее другое – знать, что происходит сейчас, чтобы немедленно сообщить об этом, как требует того моя функция. Не нужно забывать, иногда я забываю, что все упирается в голоса. Я говорю то, что они велят мне говорить, и надеюсь, что когда-нибудь им надоест разговаривать со мной. Вся беда в том, что я говорю неверно, не имея ни слуха, ни головы, ни памяти. Сейчас я, кажется, слышу, как они говорят, начинает голос Червя, я передаю новости, чего бы они ни стоили. Неужели они думают, что я думаю, что говорю я? Это тоже они. Чтобы заставить меня думать, будто у меня есть собственное «я», и я могу говорить о нем, как они говорят о своих. Еще одна ловушка, чтобы удержать меня среди живых. Вот только они вразумительно не объяснили, как мне в нее попасть, им не преодолеть мою глупость. Почему они говорят со мной подобным образом? Возможно ли, что сказанное изменяется, проходя через меня, и они не могут этому помешать? Неужели они думают, что я думаю, что это я задаю вопросы? Вопросы тоже их, слегка искаженные, возможно. Я не говорю, что это неверный метод. Я не говорю, что, в конце концов, они меня не поймают. Я хочу проиграть, чтобы меня выбросили. Но охота мне надоела, надоело быть дичью. Образы, они воображают, что, громоздя образ на образ, соблазнят меня, в конце концов. Как мать, которая приговаривает младенцу «пис-пис-пис», чтобы тот пописал, сходный случай. Да, сейчас мы все вместе, в одной галере. Черед Червя, ему водить, желаю ему хорошо провести время. Подумать только, я думал, что он против того, что они пытаются сделать со мной! Подумать только, я видел в нем если не себя, то шаг к себе! Заставить меня быть им, анти-Махудом, а потом сказать: Но я только тем и занимаюсь, что живу, в некотором смысле, в единственно возможном смысле, вот это заговор! Или с помощью абсурда доказать мне, что я есть и что абсурдно не быть. К сожалению, бесполезно предупреждать меня заранее, я быстро забываю. Во всяком случае, желаю ему всяческого успеха, в этом мужественном начинании. И даже готов сотрудничать с ним, как сотрудничал с Махудом и компанией, насколько сумею, не могу иначе, и знаю об этом. Сказать о Черве, что он не знает, кто он такой, где находится, что вокруг происходит, значит недооценивать его. Он не знает только того, что что-то можно знать. Его чувства ничего ему не говорят, ни о нем, ни об остальном, этого различия ему не постичь. Ничего не чувствуя, ничего не зная, он существует, тем не менее, не для себя, для других, другие постигают его и говорят: Червь существует, поскольку мы его постигаем, – как будто нельзя не существовать, но быть постигаемым. Другие. Один, потом другие. Один обратился к всенемогущему, к всеневедущему, преследующему его, потом другие. К тому, кого надо накормить, ему, умирающему с голода, и кто, не имея ничего человеческого, не имеет ничего иного, ничего не имеет, есть ничто. Войди в мир нерожденным, пребудь в нем неживущим, без всякой надежды на смерть, эпицентром радостей, скорбей, спокойствия. Кто кажется истинным достоянием, ибо не претерпевает изменений. Кто находится за пределами той жизни, в которой мы пребываем, всю нашу долгую тщетную жизнь. Кто не пощажен безумной нуждой говорить, думать, знать, где находишься, где находился, во время смятенного сна, наверху, под небесами, нападающей по ночам. Кто не знает о себе и молчит, не знает о своем молчании и молчит, кто не смог быть и перестал пытаться. Кто пресмыкается среди тех, кто видит в нем себя, и устремляет в их глаза свой неподвижный взор. Благодарю за исходные сведения. И это еще не все. Кто ищет свое истинное лицо, пусть не унывает, он найдет его, перекошенное от боли, с глазами, вылезшими из орбит. Кто так страстно желает жить, пока жив, будьте спокойны, жизнь подскажет ему способ. Все это очень утешает. Червь, будь Червем, ты увидишь, что это невозможно, бархатная перчатка протерлась, от сильных ударов, на суставах. Не страшно, подумаешь, синяк под глазом! И начинают, наконец, крахмалить старую тряпку, которую ты так терпеливо и тщетно мял, такую же вялую и безжизненную, как в первый день. Все дело исключительно в голосах, никакой другой образ не подходит. Пусть он пройдет сквозь меня, наконец, истинный, последний, принадлежащий тому, кто безголос, по его собственному признанию. Неужели они думают, что убаюкают меня этим шепотом? Какая для меня разница – добьюсь я успеха или потерплю неудачу? Не я это затеял, если они хотят, чтобы я преуспел, я провалюсь, и наоборот, чтобы не избавиться от своих мучителей. Есть ли хоть одно мое слово в том, что я говорю? Нет, голоса у меня нет, в этом вопросе голоса я не имею. Вот одна из причин, по которой я спутал себя с Червем. Нет у меня никаких причин, никакой причины, я похож на Червя, без голоса, без причины, я – Червь, нет, если бы я был Червем, то не знал бы этого, не сказал бы этого, я ничего не сказал бы, я был бы Червем. Но я ничего и не говорю, я ничего не знаю, эти голоса не мои и мысли тоже, это голоса и мысли бесов, осаждающих меня. Которые заставляют меня говорить, что я не могу быть Непобедимым Червем. Которые заставляют меня говорить, что я, возможно, он, как и они. Которые заставляют меня говорить, что поскольку я не могу им быть, то обязан быть им. Что поскольку я не сумел быть Махудом, которым быть мог, то должен быть Червем, которым быть не могу. Но они ли это по- прежнему говорят, что, не сумев быть Червем, я буду Махудом, автоматически? Словно, помолчим немного, словно я вырос и понимаю намеки и некоторые вещи, но они ошибаются, мне нужно все объяснять, и все равно я не понимаю, так я вызову в них отвращение своей тупостью, как они говорят, и меня убаюкают, заставят считать себя еще глупее. Они ли это по-прежнему говорят, что, когда я устрою им всем сюрприз и буду Червем, тогда, наконец, я буду Махудом? Червь оказывается Махудом, как только кто-то оказывается Червем. О, хоть бы они начали делать со мной все, что им хочется, и преуспели наконец, сделав со мной то, что им хочется, я готов стать всем, чем они хотят, я устал быть веществом, которое мнут и бьют без конца и без толку. Или от меня откажутся и оставят лежать кучей, настолько бесформенной, что не найдется больше никого, кто попытался бы придать ей форму. Но у них нет единого мнения, они все одного поля ягоды и все же не знают, что хотят со мной сделать, они не знают, где я и на кого похож, я подобен праху, они хотят сделать из праха человека. Слушать их, падая духом. Они убаюкают меня, пока я не воображу, что слышу себя, наконец, говорю с собой, наконец, что это не они так говорят, что это я так говорю. Ах, если бы я смог отыскать свой собственный голос, во всем этом бормотании, конец бы и их заботам, и моим. Вот зачем нужны эти маленькие паузы, чтобы заставить меня прервать их. Они думают, что мне не вынести тишины, что однажды, когда-нибудь, ужас молчания вынудит меня заговорить. Вот почему они то и дело замолкают, чтобы подтолкнуть меня к крайности. Но долго молчать они не осмеливаются, а то может рухнуть вся затея. Верно, я страшусь этих пучин, над которыми все они склонились, напрягая слух, чтобы разобрать шепот человека. Это не тишина, это яма, в которую я счастлив был бы провалиться, с коротким криком, похожим на человеческий, словно раненая обезьянка, первый и последний, и исчезнуть, пропищав, навсегда. Ну что ж, если им когда-нибудь удастся заставить меня наделить голосом Червя, в припадке эйфории, возможно, мне удастся этот голос присвоить, в припадке рассеянности. Есть шанс. Но им не удастся: удалось ли им заставить Махуда говорить? По-моему, нет. Мэрфи, кажется, говорил время от