Безропотно подчиняясь суровым ограничениям монастырской жизни и ежедневному кругу служб и поклонений, он также обучался тайным искусствам лжи и притворства.
Он привык во всем полагаться лишь на себя самого, наблюдать и слушать, и поменьше говорить. Внешне Джаван во всем следовал программе духовного наставничества и учебы, которую предложил ему архиепископ Хьюберт и прочие королевские регенты, которые теперь стали советниками его брата. Со временем Джавану удалось заслужить их одобрение своей показной набожностью, а также благодаря несомненным академическим достижениям. Он также отвоевал себе небольшую свободу: хотя бы изредка он получил возможность возвращаться ко двору, хотя и старательно скрывал от сановников, насколько в действительности преуспел во всех науках, и в особенности старался ни в чем не показать и не выдать своих деринийских способностей, которые со временем сделались еще сильнее. Сам Хьюберт, нимало о том не подозревая, время от времени испытывал на себе влияние Джавана. Однако принц был чрезвычайно осторожен: ведь если он заставит Хьюберта действовать несвойственным тому образом, это неминуемо вызовет подозрения, и это будет стоить ему жизни.
Впрочем, даже если бы никто не заподозрил Джавана в попытке повлиять на архиепископа, тогда во всем обвинили бы одного из немногих Дерини, которые все еще пребывали при дворе. Их называли ищейками-Дерини, или «ручными Дерини советников». Согласно Рамосским уложениям, принятым вскоре после смерти отца Джавана, Дерини было официально запрещено занимать любые должности, а также становиться учителями или священниками, им не позволялось владеть никакой собственностью, — а более всего Дерини запрещалось использовать их способности в любом виде под страхом немедленной смерти.
Единственным исключением являлись те Дерини, которых насильно заставили служить регентам, взяв в заложники их семьи. Свои способности они вынуждены были поставить на службу советникам. Зачастую исполняя эти обязанности, им приходилось предавать других Дерини, или же прибегать к запугиванию своих соплеменников. Некоторое время назад четыре или пять таких Дерини были приставлены непосредственно к регентам и еще несколько дюжин служили в войсках.
Сейчас их осталось гораздо меньше, поскольку беспрекословная покорность никогда не являлась отличительной чертой Дерини, а за неповиновение единственной карой, которую признавали регенты, была смерть и самих преступников, и всех членов их семей: жен, детей, даже младенцев — для них это не имело значения. Медленная смерть и пытки — вот что ожидало их. Джавану не раз приходилось наблюдать за подобными казнями, и память об этом была жива в его сердце.
Из тех, кому все же удалось уцелеть, самым заметным был Целитель Ориэль. Лениво болтая рукой в воде и любуясь тем, как отражается лунный свет в расходящихся волнах, Джаван гадал, как может выносить Ориэль такое странное существование. Конечно, ему на пользу играло то, что молодой король Алрой доверял своему Целителю-Дерини гораздо больше, чем лекарям-людям, которых он считал просто шарлатанами и невеждами. Бывшие регенты всячески старались подорвать это доверие, но тщетно. Разумеется, стоило советникам пожелать, и несчастному Целителю вновь пришлось бы применить свои способности против других Дерини, однако, по крайней мере сейчас, покровительство короля давало ему хоть какую-то защиту.
Для Джавана было огромной удачей, что Ориэль оказался в Ремуте единственным, кто имел представление о его истинных способностях и планах. Он один знал, что принц сейчас просто пытается выиграть время и как следует подготовиться к тому моменту, когда должен будет заявить свои права на престол. Именно Ориэль ухитрялся время от времени передавать Джавану послания, сообщая о том, как в действительности обстоят дела со здоровьем его брата. Именно усиливающаяся болезнь Алроя и заставляла Джавана думать о короне. Последний раз принц виделся со своим братом-близнецом месяц назад, когда ему позволили вернуться в столицу их общий на день рождения.
Разумеется, у него не было ни единого шанса поговорить с братом наедине, поскольку советники распланировали весь визит буквально поминутно и наблюдали за всеми троими принцами неусыпным взором, который для стороннего наивного наблюдателя мог бы сойти за искреннюю преданность. Однако Джавану удалось урвать несколько минут для общения с Ориэлем, и тот на мысленном уровне с помощью своих способностей Дерини передал ему наиболее полный отчет.
Джаван не настолько хорошо владел искусством ментального общения, как ему бы того хотелось, поскольку, разумеется, со времени вступления в семинарию
Впрочем, что бы там ни случилось в ту давнюю ночь, результат явно пошел Джавану на пользу. Ибо уцелел он и смог дожить до этого возраста только благодаря магии Дерини. И оставалось лишь сожалеть, что способности эти никак не помогли Алрою, чье здоровье день ото дня становилось все хуже. Нынче ночью во время богослужения он особо помолился за выздоровление брата, ибо до этого весь день ощущал смутное беспокойство. Между близнецами и без того существовала психическая связь, но Джаван благодаря своим способностям ощущал ее все более отчетливо с каждым годом. А сейчас, когда все аббатство погрузилось в сон, предчувствие каких-то темных грядущих событий наваливалось все сильнее, и дурные предчувствия усиливались…
Закрыв глаза, Джаван постарался сконцентрироваться на этом ощущении, стараясь не обращать внимания на любопытных карпов, которые подплыли поближе и тыкались в его босые ноги. Ему удалось достичь состояния внутреннего равновесия и все же никакой ясности так и не наступило. Вскоре он был вынужден прекратить бесплодные попытки, ибо его вернул к реальности странный шум. За воротами послышался стук копыт, и смутно знакомый голос вдруг окликнул из-за монастырской стены:
— Эй, кто-нибудь!
Неужели это Карлан? Джаван повернулся и прислушался. А голос снаружи вновь воскликнул:
— Привратник! Открывайте ворота! Откройте во имя короля! У меня послание для принца Джавана.
Это и вправду был Карлан! Джаван поспешно вытащил ноги из воды, принялся вытирать их полой рясы, а за стеной послышались другие голоса, шум отпираемых засовов, затем стук копыт по мощеному двору. Судя по количеству факелов, Джаван прикинул, что с его бывшим оруженосцем прибыло не меньше дюжины воинов. Когда голоса затихли, принц понял, что кого-то из монахов послали за аббатом, чтобы тот переговорил с Карланом.
Но что Карлан делает здесь в этот час? Едва ли рыцарь приехал сообщить о смерти Алроя, ведь он потребовал, чтобы его впустили именем короля. И пожелал увидеть принца Джавана…
Разумеется, возможно, что Алрой все же скончался, и королем провозгласили Райса-Майкла. Однако даже Ран и Мердок не настолько глупы, чтобы прислать с этой вестью к принцу его бывшего оруженосца.
Стало быть, вероятнее всего, Алрой еще жив, но часы его сочтены. Джаван быстро надел сандалию на здоровую ногу, а затем принялся застегивать на больной ноге особый сапожок. Теперь он понял, что за предчувствия так угнетали его весь день. Если Алрою стало хуже…
«Будь честен сам с собой, Джаван, — велел он себе. — Если Алрой умирает, тебе придется сражаться за корону. Будем надеяться, что ты к этому готов…»
Он застегивал последнюю пряжку на сапоге, когда факелы приблизились к калитке, что вела в сад и к церкви аббатства. С колотящимся сердцем он нагнулся и поднял нарамник, торопясь надеть его, прежде чем аббат заметит столь вопиющее нарушение дисциплины, — ибо вероятнее всего, Карлана приведет к нему именно отец Халекс, единственный, кто имел право сделать это.
Но затем Джаван все же решил рискнуть. Если его бывший оруженосец принес именно то известие, которого он ожидал, то ненавистное одеяние
