— Надеюсь, что он пока еще не зашел настолько далеко.
— Ведь уже была свалка у ворот, когда стражники отказались впустить Престимиона. И разве вы станете возражать, что могут быть и другие столкновения? А затем, возможно, и кое-что посерьезнее. Вам не приходит в голову, что он в конечном счете намеревается восстать против Корсибара?
— Я думаю, что он пока что все еще переваривает поступок Корсибара.
Равно, как и я, Олджеббин, как и я. И, полагаю, как и вы.
— Да, Сирифорн, я понимаю разницу между белым и черным. И согласен, что присвоение короны было поспешным и крайне неприличным.
— Не только неприличным, но прежде всего незаконным.
Олджеббин покачал головой.
— Я не стал бы высказываться столь решительно. Не существует никакого формального закона о престолонаследии. Что является, как все мы теперь понимаем, большим упущением в нашей конституции. Но то, что он сделал, неприлично. И не имеет оправдания. Это вопиющее нарушение традиции.
— Ну что ж, Олджеббин, по крайней мере, в глубине вашей души уцелел еще небольшой клочок честности.
— Вы очень добры, изволив заметить это. Но вы уклоняетесь от ответа на мой вопрос. Согласится ли Престимион смириться со сложившейся ситуацией, а если не согласится, то на чьей стороне вы окажетесь?
— Я считаю, так же как и вы, что узурпация трона была чудовищным, презренным поступком, и вызывает у меня глубочайшее отвращение, — с несвойственным ему жаром произнес Сирифорн. Но он тут же скрыл свой пыл за кривой усмешкой: — Конечно, это чудовище очень популярно. Народу нравился Престимион, но он сразу же принял и Корсибара. К тому же людям недостает нашего знания прецедентов и традиции. Все, чего хотят те, кто живет здесь, на Замковой горе, — это видный собой красивый корональ, который может благосклонно улыбаться, проезжая в процессиях по улицам города. А Корсибар как раз таков.
— Дайте мне прямой ответ, Сирифорн, — уже с некоторым раздражением в голосе сказал Олджеббин. — Предположим, что Престимион говорит: надеюсь, что вы поддержите мое восстание. Что вы ответите ему на это?
— С вашей стороны, задавать такой вопрос крайне бестактно.
— Тем не менее я задаю его. При чем здесь такт; мы вдвоем обсуждаем серьезный вопрос.
— Тогда я вам скажу вот что. Я понятия не имею о том, что намеревается делать Престимион. Я уже дважды говорил, расцениваю узурпацию престола Корсибаром как преступление. Но теперь он помазанный корональ, и восстание против него будет изменой. Один неправильный шаг может повести к другому и так далее, и тому подобное, до тех пор пока не наступит конец света. А я могу потерять при этом слишком много; больше, чем кто-либо другой.
— Значит, вы постараетесь сохранить нейтралитет в любой борьбе за трон, которая может развернуться между Престимионом и Корсибаром?
— По крайней мере, до тех пор, пока не пойму, у которой из фракций больше шансов на победу. Я думаю, — продолжил он после короткой паузы, — что это и ваша позиция, Олджеббин.
— Ага. Наконец-то вы высказались напрямик Но если вы намереваетесь оставаться нейтральным, то почему принимаете приглашение Престимиона?
— А что, разве он объявлен вне закона? Мне всегда нравилось его вино, он всегда славился щедрым гостеприимством; он мой старый и дорогой друг. Как и его мать. Если он в один прекрасный день все же решит начать войну против Корсибара и если Божество улыбнется ему и приведет к победе, я не хотел бы, чтобы у него в памяти отложилось, что я пренебрег им в то время, когда ему было тяжело и больно. Так что я поеду. Светский визит без всякой политической подоплеки.
— Понимаю.
— Вы же являетесь действующим Верховным канцлером лорда Корсибара, и, конечно, это делает ваше положение куда более щекотливым, чем мое.
— Разве? Почему же?
— Ни один поступок Верховного канцлера не может быть свободен от политической подоплеки, особенно в такое время, как сейчас. Если вы примете приглашение, может показаться, что вы придаете персоне Престимиона больше значения, чем того хотел бы Корсибар. Корсибару это может не понравиться. Если вы хотите и дальше держаться за свое кресло, то не стоило бы походя оскорблять короналя, — Сирифорн дословно повторил слова собеседника и искоса взглянул на канцлера.
— Что вы имеете в виду, говоря, что хочу держаться за свой пост? — ощетинился Олджеббин.
Сирифорн спокойно улыбнулся.
— Да, он взял вас из правительства Конфалюма. Но надолго ли? Вы же знаете, что Фаркванор спит и видит, как бы занять ваше место. Дайте ему любую зацепку, и он утопит вас перед Корсибаром.
— Я уверен в том, что сохраню свое положение, пока сам этого хочу. И позвольте еще раз напомнить вам, Сирифорн, я никого не боюсь. И уж, конечно, не графа Фаркванора.
— Тогда поезжайте вместе со мной в Малдемар. Олджеббин умолк и какое-то время смотрел под ноги. От негодования, вызванного словами Сирифорна, его глаза горели таким огнем, который, казалось, мог расплавить каменный пол террасы. Затем его взгляд внезапно смягчился.
— Ладно, — сказал он, — мы поедем туда вместе.
— В этом бочонке, который стоит по правую руку от меня, — сказал Престимион, — знаменитое вино десятого года правления Пранкипина и лорда Конфалюма, которое, по всеобщему признанию, является наилучшим вином в этом столетии. В этом — вино тридцатого года Пранкипина — Конфалюма. Знатоки тоже высоко оценивают его, в особенности за необычайно насыщенный цвет и тонкий аромат, но оно все еще довольно молодое и должно дозреть, прежде чем проявит все свои качества. А в этом бочонке… — Он указал на архаичный с виду, сужавшийся с обоих концов под необычно острыми углами бочонок, в клепки которого глубоко въелась пыль. — В этом бочонке остатки самого старого вина, которое только есть в наших погребах. Если только я правильно разобрал надпись на этой выцветшей наклейке, оно поставлено в одиннадцатый год Аминтилира — Келимифона, то есть двести с лишним лет тому назад. Возможно, оно стало за эти годы немного водянистым, но я принес его, адмирал Гонивол, чтобы вы смогли попробовать вино, которое было выжато еще в то время, когда понтифексом был ваш великий предок.
Он оглядел зал, встретившись пристальным взглядом с глазами каждого из гостей и одарив всех по очереди теплой улыбкой; сначала Гонивола, который прибыл первым вскоре после полудня, а затем Олджеббина и Сирифорна, приехавших в одном парящем экипаже часом позже.
— И наконец, — продолжал Престимион, — у нас тут есть первый бочонок с вином урожая этого года. Оно, конечно, пока еще всего лишь сырье, а не то, что принято называть вином. Но я знаю, что люди, которые хорошо понимают толк в вине, попробовав эту кислятину, смогут понять, каким это вино обещает стать через несколько лет. А я могу признаться вам, что хранитель моих погребов, замечательный знаток своего дела, считает, что, когда вино сорок третьего года Пранкипина — Конфалюма полностью созреет, оно станет лучшим из всех вин, которые когда-либо были здесь изготовлены. Господа, позвольте мне предложить вам отведать сначала этого молодого вина и двигаться во времени вспять, пока мы не дойдем до самого древнего.
Они сидели в дегустационном зале замка Малдемар, темном, похожем на естественную пещеру подземном хранилище, вырубленном в зеленом базальте, где на убегавших во мрак стеллажах лежали бесчисленные бутылки, покрытые толстым слоем пыли. Помещение тянулось на изрядное расстояние в направлении Горного замка, а по обеим сторонам этой подземной галереи располагались ряды бочек и стеллажей с бутылками, содержавшими наилучшие вина Малдемара. Эти погреба являли собой сокровищницу, содержимое которой стоило многие и многие миллионы реалов. Вместе с Престимионом были неразлучные Септах Мелайн, Гиялорис, и Свор, а также старший из его братьев Тарадат. Все трое гостей прибыли без сопровождения. Был приглашен также и четвертый, прокуратор Дантирия Самбайл, но он прислал письмо, в котором говорилось, что неотложные дела не позволяют ему сейчас покинуть Замок и потому он приедет через день-другой.
— Абелет Глайн, не будете ли вы так любезны поухаживать за нами? — сказал Престимион.
Абелет Глайн уже более пятидесяти лет заведовал винными погребами в замке Малдемар. Это был
